Збигнев Ненацки - Раз год в Скиролавках

– Я должен был прийти через год, так, как мы когда-то договаривались. Но случилось так много по моей и не по моей вине. Я должен выбирать: уехать отсюда или умереть. Один я уехать не смогу и вот пришел за тобой. Хочу услышать твое «да» или «нет».

Она не прерывала работу, не отзывалась. Это заставило его говорить дальше:

– Ты не такая, как все женщины, Юстына. Я чувствую, что ты понимаешь, почему я должен был тех убить так жестоко. Они позорили любовь, марали таких женщин, как ты, прекрасных и чистых. Я их убивал, чтобы была заметна твоя красота, невинная и незапятнанная. Страшно мне делается, когда я подумаю, что и тех тоже называли женщинами. Как можно не отличать создания Сатаны от создания Бога?

– Я велела тебе принести Клобука, – оборвала она его со злостью. – Ты этого не сделал. Поэтому можешь пойти прочь.

Она выпустила из рук наволочку, скрученную в толстую веревку. Вытерла руки о юбку.

– У меня был Клобук, – призналась она с обидой Антеку. – Я его поймала после дождя и занесла на чердак. Кормила, гладила, просила, чтобы он исполнил мои желания. А он убежал. И я по-прежнему пуста.

Она сложила руки на животе, словно бы в нем ясно чувствовала боль той пустоты. А ему смешно стало, что он слышит от нее о таких глупостях, когда он пришел к ней за жизнью или смертью.

– Не верь в Клобуков. У них нет никакой силы, – заявил он издевательски и тут же пожалел о своих словах. Ее глаза, как ему показалось, аж потемнели от гнева.

– Врешь! – Она повысила голос:

– У меня был свой Клобук, и он выполнил одну мою просьбу. Но он убежал и другую уже не захотел выполнить. Теперь я снова вижу его каждую ночь на балке в хлеву, как он падает на меня и наполняет своим семенем. Но это только сон. Дай мне Клобука, как я тебе велела. Я хочу его семени.

– Что ты говоришь? Это глупости, – начал он.

– Глупости? – повторила она и, распрямив сгорбленную над лоханью спину, вытянула к Антеку правую руку с пальцами, сложенными в кукиш.

– Дай мне его семя, слышишь? – закричала она. – Дай мне или убирайся прочь! Чего ждешь?

И она медленно двинулась к нему. Рука потеряла форму кукиша, пальцы растопырились. Сейчас она, казалось, готова была обеими руками вцепиться ему в лицо, но он в испуге попятился. Он нащупал дверную ручку, открыл двери и выбежал в темноту, гонимый страхом перед чем-то более ужасным, чем смерть в петле на Свиной лужайке.

Доктор Ян Крыстьян Неглович запарковал машину возле международного аэропорта, оплатил стоянку за четверо суток вперед и около девяти часов утра вошел в холл аэропорта, держа в руке маленький дорожный чемоданчик. До отлета самолета «Люфтганзы» в Копенгаген оставалось еще полтора часа, минуту доктор беспомощно оглядывал холл, потом на световом табло еще раз проверил время своего вылета, посмотрел издалека на работу в боксах паспортного контроля и таможни, а потом пошел на второй этаж в ресторан. Он нашел свободный столик возле стеклянной стены, за которой были видны силуэты замерших самолетов и широкая бетонная плита аэропорта, заказал кофе и несколько бутербродов с сыром.

В ресторане сидело много иностранцев и слышны были разговоры на самых разных языках. Пахло сигарами, темнокожая женщина в пестром сари, сидящая за соседним столиком, распространяла аромат экзотических духов. Доктор с удовольствием вдыхал эти необычные запахи, вспоминая, что для пани Басеньки он должен купить духи Нины Риччи, он заслушался и этим шумящим возле него водопадом слов на чужих языках. То и дело в этот милый шум врывался резкий и повелительный голос откуда-то из-под потолка, информирующий о времени прилетов и отлетов, номерах рейсов, обязательности быстрого прохождения паспортного контроля и таможенного досмотра. Время от времени аэропорт сотрясался от рева моторов – это выруливал улетающий или прилетевший самолет. В такие минуты доктор закрывал уши ладонями, потому что привык к тишине. Он задумывался тогда, не слишком ли высокую цену ему приходится платить за поездку на концерт Иоахима; он должен будет выносить шум, созерцать улицы чужого большого города, разговаривать с незнакомыми людьми – и уже сейчас при одной мысли об этом он ощущал легкую усталость. Он оживился, когда мимо него прошла и села поблизости молодая женщина в шубе из шиншиллы и с таким нежным и красивым лицом, что она казалась искусственно выведенным удивительным цветком. Ее шея была обвита шнуром жемчуга – доктор задумался, покорила бы Антека Пасемко эта нежная красота или так же, как он сделал это с Ханечкой, он схватил бы в руки ее тонкую шею, придушил, поломал коленями ребра. Женщина пахла мускусом, голова с гладким и чуть выпуклым лбом, казалось, скрывает только прекрасные и благородные мысли. Пальцы с ногтями, покрытыми перламутровым лаком, осторожно прикоснулись к ручке чашки с чаем. Полный, но маленький рот, слегка покрытый перламутровой помадой, отхлебнул немного жидкости из чашки; огромные глаза с ресницами, торчащими как проволочки, посмотрели куда-то в синее небо за стеклянной стеной ресторана. На Негловича она произвела впечатление существа, сотканного из блеска луны, нереального, а вместе с тем плотского; ложиться с ней в постель было бы примерно так, как лечь рядом с экзотическим цветком. Была ли она из-за своей нежности и оранжерейности более притягательной, чем другие? Доктор вдруг захотел сесть перед ней и смутить ее покой рассказом о живущем на топчане в хлеву Антеке Пасемко, о запахе разлагающихся останков девушек, которых он убил, о том, что красота не вечна, о боли и страданиях, которые приносит с собой болезнь. Может быть, стоило бы рассказать ей о том, как легко женщина теряет гордость, о Рут Миллер, когда-то такой молодой и красивой, а теперь старой и некрасивой, с лицом черным, словно бы в морщины въелась грязь, с сосульками не седых и не черных волос, сгорбленной, с дрожащими руками и хриплым голосом.

...Тоненько зазвенела стеклянная стена, огромный реактивный самолет медленно вырулил на взлетную полосу, а потом с оглушительным и поглощающим всякие звуки ревом тяжело взлетел вверх и круто пошел в небо. Не пришла ли пора уйти из ресторана и на таком же реактивном лайнере взлететь в синее небо?

Позавчера Рут Миллер пришла в дом доктора на полуострове и села у большого стола в салоне. Руки она держала на коленях и только нервно сжимала пальцы. «Ханечка истлевает, а ее убийца ходит на свободе и смеется нам в лицо. Где справедливость, Янек? Она была красивая, как я в молодости. Я знаю, что она часто приходила к тебе на пристань, потому что женщина в ней просыпалась и она хотела тебя соблазнить, как Ева. Я бы плохого слова не сказала, если бы ты с ней когда-нибудь переспал, потому что ты бы сделал это как мужчина, как твой отец это сделал со мной и другими девушками. Но он не дал ей радости, только страдание и смерть, задушил и поломал ребра, пальцы выломал из суставов. Есть ли справедливость, Янек?»