Иван Стаднюк - Максим Перепелица

А за окном что делается! Гуляет мяч на волейбольной площадке, гармошка у клуба заливается, смех, говор, песни. Ясно – выходной день. И так мне нудно стало, что того и гляди швырну нож и в открытое окно выскочу.

Но попробуй убеги. Прямой наводкой на гауптвахту направят. А разговоров сколько будет!

Недовольно кошусь на своих соседей и соображаю…

– Смотрю я на вас, хлопцы, – говорю им, – и удив­ляюсь: ничему вы не научились в армии.

Зайчиков и Павлов даже рты пораскрывали.

– Нет, верно, – продолжаю. – Живем мы дружно, одной семьей, а картошку чистим в разные ведра.

– Глубокая мысль, – ухмыляется Павлов, смекнув, куда я клоню. – Ты изложи ее дежурному по кухне.

– А что дежурный? – недоумеваю. – Все зависит от вашей сознательности.

Павлов бросает в свое ведро очередную картофелину, с издевочкой смотрит на меня и заключает:

– Ох, и ленивый же ты, Перепелица! Как тюлень.

– Я?.. Да я был в колхозе первым человеком! – отве­чаю. – До сих пор письма шлют, советуются… А недавно одно предложение им подкинул. Благодарят!.. Ящик халвы прислали…

При упоминании о халве Зайчиков – тот, который гу­бастый, – уши навострил. Знаю я, что солдаты халву любят. Не пойму только почему.

– Целый ящик? – заерзал Зайчиков на своей табу­ретке.

– С полпуда весом, – отвечаю. – Не знаю, что с ней делать. Ребят кормил… А она все не убывает. Выкиды­вать?.. Жалко.

– Так тащи ее сюда! – предлагает Зайчиков и обли­зывается. – Поможем.

– Вот это друзья! – хлопаю я себя ладонью по ко­ленке. – Значит, халву есть «поможем»? А картошку чи­стить?..

– Сколько принесешь? – ставит Зайчиков вопрос ребром.

Тут Павлов вмешивается:

– Да врет он все! Ты что, о Перепелице не слышал?

– Плохо знаешь ты Перепелицу! – отвечаю ему. – У меня слово твердое. – И предлагаю: – Ведро кар­тошки – кило халвы!

Зайчиков без разговора вскочил с табуретки и придви­нул мое пустое ведро к себе.

– Ну, смотри, если обманешь! – говорит. – Дежур­ному по кухне доложим.

А я и не собирался обманывать. Раз дал слово, значит сдержу его. Тем более сдержать не трудно: халва про­дается в нашем военторговском ларьке, который рядом с клубом.

Но к ларьку я не спешу – погулять хочется.

Направляюсь к спортивной площадке. А мяч сам мне прямо в руки летит. Подкинул я его и как гасанул в сто­рону волейбольной сетки! Попал Василию Ежикову в за­тылок. Повернулся Василий и с недоумением смотрит на меня.

– Ты чего не на кухне. Перепелица? – спрашивает.

– Там ребята душевные, – отвечаю. – Не дают пере­утомляться. Ценят!

И к турнику иду, вокруг которого солдаты собрались. Прошу одного «спортсмена», который болтается на пере­кладине, место уступить. Уступил. Я с ходу сделал замах на склепку и тут же взлетел на перекладину на прямые ру­ки. «Здорово!» – хвалят хлопцы. Чего здесь удивительно­го? Это раньше я по физкультурной подготовке отставал. А сейчас натренировался.

Хотел еще одним упражнением похвастаться, да вдруг заметил, что старшина Саблин из казармы появился. Надо маскироваться.

Соскакиваю на землю и в толпу солдат. Когда стар­шина прошел, я к военторговскому ларьку направляюсь. Уже, наверное, начистили мне Зайчиков с Павловым кар­тошки.

Подхожу, вижу, торчат в открытое окошко ларька усы дяди Саши – «Крючка» по прозванию.

«Порядок! – думаю, – продавец на посту».

Без спросу кладет передо мной дядя Саша коробку де­шевых папирос и спички.

– Не-е-т, – говорю ему. – Дайте-ка халвы попробо­вать.

– Попробовать? – переспрашивают усы.

– Эге.

Из окошка высовывается длинный нож с кусочком халвы на кончике. Разжевал я халву, проглотил. Добрая! Но хвалить не спешу: еще пожалеет килограмм продать.

– Что-то плоховата, – морщу нос, но потом машу ру­кой и добавляю: – Ну, ладно. Съедят и такую. Взвесьте кило.

А усы смеются:

– Раньше надо было приходить. Вся распродана.

– Как распродана?! – ужаснулся я.

– Очень просто, – отвечает дядя Саша. – Завтра опять завезу.

Что ты скажешь! Как же я теперь на кухню вернусь? Съедят же меня хлопцы. Да и стыдно. Жуликом обзовут.

Одно спасение: надо выскочить на десять минут в го­род. Но без увольнительной записки, которую мне никто не даст, это невозможно.

И все же иду к контрольно-пропускному пункту. Издали смотрю, кто там дежурит. Вижу – сержант из третьей роты.

«Не пустит», – вздыхаю.

Тут как раз машина из расположения части выезжает. Сержант кинулся ворота ей открывать, а я следом за ма­шиной и бочком, бочком. Вдруг, как из «катюши»:

– Ваша увольнительная! Заметил-таки сержант…

– Мне вон в тот ларек халвы купить, – объясняю ему.

– Без увольнительной нельзя.

– На одну же минутку…

– Кр-ру-гом! – резко командует в ответ.

И разговор закончен.

Отошел я в сторонку от проходной, и так грустно мне. Хоть бы кто из наших в город шел – можно задание дать.

Но солдат бежит в увольнение впереди увольнительной записки. Все давно ушли.

А возвратиться на кухню без халвы не могу. Совесть не позволяет. Совесть же – это мой бог. Если я с ней не в ладах – нет мне спокойной жизни!

Решаюсь на последнее: через забор! Никто не увидит. Быстро слетаю к ларьку и тем же путем назад.

Решено – сделано. Перемахнул я через забор. Но… к ларьку, что через дорогу, подойти нельзя. Вижу, стоит там старшина Саблин и с продавщицей любезничает. Это на час, не меньше.

Пячусь назад, поворачиваю за угол и бегу к гастро­ному. Подбежал, а на дверях за стеклом покачивается табличка: «Перерыв». Посмотрел я с ненавистью на эту табличку и обращаюсь к чистильщику обуви, который ря­дом сидит, – этакому смуглому, белоусому старику:

– Дядьку, где здесь срочно халвы можно купить?

– Халвы купить, да? – гнусаво переспрашивает дядька. – Зачем халвы? Давай сапоги почищу.

Смеется, бестия!

– Некогда! – сердито отвечаю.

– Некогда? На базар иди… Второй квартал направо. Пулей несусь на базар. Уже спина мокрая. И ноги подкашиваются от страха: вдруг кого-нибудь из своих встречу?! Или – не дай и не приведи – патруль комен­дантский!

Только подумал об этом, как из переулка, навстречу мне, вышел с двумя солдатами незнакомый лейтенант. Увидел я на его рукаве красную повязку и вроде споткнулся. Потом взял себя в руки. Перехожу на строевой шаг и четко отдаю патрулю честь.

– Ваша увольнительная! – останавливает вдруг меня красная повязка.

– В каком смысле? – удивляюсь…

И все кончилось как нельзя плохо. Сижу я на гаупт­вахте – в небольшой комнате с решетками на окнах. Де­ревянные откидные нары подняты к облезлой стене и за­крыты на замок.

Сижу на табуретке, скучный, как пустой котелок, и тру о подоконник пятак, чтоб отшлифовать его до зеркаль­ного блеска. Говорят, это помогает грустные мысли отго­нять. Но мысли как назло не покидают меня. Пятак уже до того отполирован и отделан после подоконника о штанину, что вижу в нем весь свой похожий на винницкую дулю нос и прыщик на носу.