Иван Стаднюк - Максим Перепелица

Только мать Ильи Самуся не похожа на своего сына станом: крепкая, стройная. На лице румянец. Смотрю на нее и вроде свою мать вижу. Всегда она такой румяной бы­вает, когда у печи хлопочет.

А если б вы посмотрели на Илью Самуся! Да что на него смотреть! Не солдат, а сплошное недоразумение. Не­поворотлив, точно из жердей сколоченный. По физподготовке отстает, стреляет слабо. Понятно: если солдат на турнике больше одного-двух раз не подтянется, значит он и оружия не возьмет как следует. Этим и известен на всю роту Илья Самусь.

– Вижу, сынок, знаешь ты моего Илька.

– Как не знать, в одном отделении служим, – отве­чаю. А в голове мысль: «Рассказать бы ей, каков из Ильи солдат. Пусть посовестила бы парня».

Но разговаривать некогда. Уже к контрольно-пропуск­ной будке подошли. Представил я мать Самуся дежур­ному. Тот проверил ее документы, пропуск выписал и гово­рит мне:

– Проводите Марию Федоровну в комнату посетите­лей. Не давайте ей скучать, пока рядовой Самусь из го­родского отпуска не вернется.

Привел я гостью в клуб, при котором эта самая ком­ната находится, зашли в нее. Здесь уютно, цветы на под­оконниках, у стены мягкий диван, а возле дивана столик круглый, бархатной скатертью покрытый. Еще несколько кресел мягких. В углу – столик, за которым дежурный по комнате сидит. А мать Самуся – Мария Федоровна – деловито осматривается, развязывает цветастый платок и спрашивает:

– Ну, как тут наш Илько?

В самый раз, думаю, выложить ей горькую правду про сына. Пусть знает и пособляет нам воспитывать из него на­стоящего солдата. На то она и мать. Подбираю нужные слова и тем временем помогаю гостье снять пальто. И вдруг… Как вы думаете, что я увидел? На левой стороне жакета Марии Федоровны висят золотая звезда Героя Труда и два ордена Ленина!

Нет у меня языка – отнялся! Стою окаменелый и глаз не свожу с золотой звезды. Вот это награды! Эх, хотя бы одну такую для начала на весь наш перепеличий род…

Вспомнил тут я, что собирался рассказать этой Героине Труда про Илью Самуся, и плохо почувствовал себя. Так плохо, что передать трудно. Тяжкая обида на Илью взяла. Какое он имеет право мать свою позорить?

А Мария Федоровна торопит.

– Рассказывай, как он здесь? Начальников слушает­ся? Говори и пирогами угощайся – домашние, с калиной.

Достает она из чемодана узелок с пирогами: подрумя­ненные, аппетитные. Беру я пирог, а сам думаю:

«Пусть у тебя, Максим, язык отвалится, если сделаешь больно этой женщине».

Начинаю разговор. Рассказываю, что, мол, Илья – сол­дат как солдат. Честный, справедливый, товарищей не оби­жает. Цену себе знает, и командиры видят, на что он спо­собен. Много сил отдает службе и учебе. Говорю так, а у самого душа радуется. Ведь я еще ни одного слова не­правды не сказал. Крой дальше, Максим!

А Мария Федоровна все пироги пододвигает и глаз с меня не сводит. Я ем, конечно, с оглядкой, чтобы Илью без пирогов не оставить, и думаю, о чем еще можно ска­зать.

– Какие отметки на занятиях заслуживает Илько? – задает она вопрос.

У меня дух перехватило. Кусок пирога стал поперек горла – ни туда ни сюда. Пока справился я с этим куском, удачный ответ придумал. Говорю Марии Федоровне:

– Это вы у командира роты спросите. Он имеет право отвечать на такие вопросы.

Но мать, она и есть мать. Ее не проведешь. Почувствовала неладное. В глазах тревога засветилась. Смотрит мне в лицо, а я не знаю, куда деваться от ее взгляда. Так совестно мне, вроде это я отстаю в стрельбе из личного оружия, а не Илья Самусь. Доел пирог и на часы, что в углу стоят, оглядываюсь – как будто бы тороплюсь. Только повернулся к часам и увидел… Илью. Встретился с его взглядом, и мурашки у меня по спине забегали, а лицо вроде кипятком отпарило.

Стоит Самусь в дверях – бледный, взволнованный. Тут я как можно спокойнее говорю:

– А вот и Илья.

Встреча сына с матерью известно какая бывает. Кину­лись друг к другу. Мать слезу утирает. Я тем временем бочком к двери. Мне здесь делать нечего.

– Постой, Перепелица, – обращается ко мне Са­мусь. – Хочу два слова тебе при матери сказать.

Остановился я, насторожился. Как бы не оконфузил меня Илья перед героиней. Так и случилось. Говорит:

– Слышал я, как ты тут пытался меня выгородить. К чему это? Смелости не хватает правду сказать? Так я сам не побоюсь ее матери выложить.

Не знаю, как ноги вынесли меня из помещения. И вроде ничего плохого я не сделал, а чувствовал себя прескверно.

Какой-то внутренний голос спросил у меня: «А что ты, Максим Перепелица, сделал, чтобы твой товарищ Илья Самусь хорошо стрелял и не отставал по физподготовке?» – «Так мне же никто не поручал заниматься с ним», – оправдывался я. «А где твоя комсомольская со­весть?» – упрекал тот же голос.

Крепко задумался я. Самусь три года прожил с ма­терью в землянке, когда гитлеровцы в Белоруссии хозяй­ничали. Каждую зиму болел. Сказалась фашистская не­воля на организме Ильи. Нет в нем цепкости, какая сол­дату нужна. А ты, Максим Перепелица, палец о палец не ударил, чтобы помочь Самусю. Мало того, посмеивался еще, когда он мешком болтался на турнике и не мог вы­полнить самого простого упражнения. Надеялся, что ко­мандир со всеми управится, всех научит, а не подумал о том, что и товарищи большую помощь Илье оказать могут.

Заскребло у меня на душе… Не буду подробно расска­зывать, какой был разговор у нас с Ильёй после того, как мать его уехала. Признаюсь только, что не принял Самусь моей помощи. Человек с характером! Говорит:

– Помощь тогда впрок идет, когда она от чистого сердца. А ты, Перепелица, мать мою пожалел. Подумал, что неудобно, мол, – сын Героини Труда, а отстает. По­моги Таскирову, у него тоже нелады со стрельбой. А я и без того выбьюсь в люди…

Вся совесть моя вспенилась от этих слов. Ведь правда, до приезда Марин Федоровны мне не приходило в голову заниматься вместе с Ильёй Самусем Я считал, что «брать на буксир» отстающего товарища можно только по пору­чению командира или комсомольской организации. Но Илья трижды не прав, если думает, что теперь хочу помочь ему не от чистого сердца. А как докажешь ему?… Впрочем, никакими тут словами не убедишь человека. Да суть не в одном Самусе. Ведь Али Таскиров тоже неважно стреляет. Теперь-то уж не буду ждать, пока мне поручат помогать ему.

Казаха Таскирова, по имени Али, знает у нас каждый. Крепкий он парень. До службы в армии табунщиком был. О лошадях может целыми часами рассказывать. Заслу­шаешься!

У них в Казахстане на пастбищах бродят тысячи та­бунов молодых лошадей. Силы нагуливают. Но пока на­берут их, одичают совсем. Как звери делаются, не подсту­пишься к ним. И вот Таскиров был усмирителем диких жеребцов. Очень серьезная профессия!