Феликс Кривин - Жизнь с препятствиями

Кукушонок падал у всех на глазах, но никто не двинул крыльями, чтобы его спасти, потому что все уважали порядок.

Памятник Неизвестному Пешеходу можно считать и памятником Кукушонку, у которого нет своего памятника. Все равно в памятнике нет ни с кем никакого сходства, он изображен в виде труб, нацеленных в небо, словно готовых выстрелить в него свою мечту. Или выстрелить по своей мечте — как получится.

Почему так случилось? Раньше, когда петь было нельзя, трубы пели, а теперь, когда провозглашена свобода пения, когда поют не только такие знаменитые исполнители, как Сипуха и Кряква, как Филин-Пугач, как Чиж, клиент Стрижа, который в былые времена только стригся, — а даже такие непрофессионалы, как плотник Скворец и каменщик Жаворонок, — трубы Птичьего города почему-то умолкли.

1999 г.

Дорогой коллега, Вы так хорошо и правдиво все описали! Здесь вся наша жизнь, ну буквально вся наша жизнь. Я читал жене, она плакала.

Особенно хороша фраза: «Козодой несет на рынок молоко». Действительно, лучше не скажешь. Какая простота, какая незакомплексованность! И где Вы только берете эти слова?

Кукша говорит, что будет у Вас учиться. Пускай учится. И пока не научится, о публикации может и не мечтать. А Дятеныш выучил Вашего Козодоя наизусть. Попросишь его почитать, он сразу прыг на табуретку, отставит ногу и начнет: «Козодой несет на рынок молоко». Большой имеет успех, на всех олимпиадах.

Хотя в последнее время выяснилось, что Козодой нес на рынок не молоко, да и не на рынок, а совсем в другую организацию. Потому что был Козодой боец невидимого фронта. Вы это как почувствовали и больше нигде его не упоминали.

А сегодня только его и упоминают. Потому что он наш президент. Был простой резидент, но ему присвоили дополнительную букву всенародным голосованием. Но в душе он остался бойцом невидимого фронта: снимет букву, расслабится — и опять резидент. Пока мы тут учились не размахивать крыльями, он научился не размахивать еще и ногами. Шагает в ногу с другой ногой, очень красиво получается.

Напишите о нем в нашу газету. Мы сразу напечатаем, не будем ждать тридцать лет, как получилось с нашей повестью. Сегодня мы получили свободу размахивать перьями, — правда, пока еще не касаясь бумаги.

Наша газета по-прежнему друг пешехода, хотя носит другое название. Как говорит наш друг Сорокопут, который теперь советник у президента, если вы уважаете в себе пешехода, то вы должны его в себе уважать. Какая б ни была свобода размахивать, но нужно уважать в себе пешехода. Примите и прочее

Ваш Говорунчик-Завирушка.

2000 года сегодняшнего дня.

Я встаю, а она еще не ложилась. Она стоит под окном, как стояла с вечера.

— Уходи! — гоню я ее. — Мне надо работать.

Ночь уходит весьма неохотно. И не успеешь оглянуться — снова стоит под окном.

— Чего тебе не спится? — спрашиваю я не слишком строго.

— Холодно, — отвечает Ночь. — Разве тут уснешь, разве согреешься?

Тогда я гашу свет и впускаю Ночь в комнату.

— Ладно, грейся. Только это в последний раз. Завтра же ты должна оставить меня в покое.

Ночь обещает, но я знаю, что это — только слова. Куда она денется среди зимы, не ночевать же ей под открытым небом!

Завтра и послезавтра все повторяется снова.

Чуть стемнеет, Ночь приходит в мою комнату и уходит только на рассвете. Мне не хочется ее тревожить.

А время идет, и ничего я не успеваю сделать. Ночи этого не объяснишь — она темная, разве она понимает?..

Купил Дурак на базаре Правду. Удачно купил, ничего не скажешь. Дал за нее три дурацких вопроса да еще два тумака сдачи получил и — пошел.

Нелегко сказать — пошел! С Правдой-то ходить — не так просто. Кто пробовал, тот знает. Большая она, Правда, тяжелая. Поехать на ней — не поедешь, а на себе нести — далеко ли унесешь?

Тащит Дурак свою Правду, мается. А бросить жалко. Как-никак за нее заплачено.

— Ты где, Дурак, пропадал? — набросилась на него жена.

Объяснил ей Дурак все, как есть, только одного объяснить не смог: для чего она, эта Правда, как ею пользоваться.

Лежит Правда среди улицы, ни в какие ворота не лезет, а Дурак с женой держат совет — как с нею быть, как ее приспособить в хозяйстве.

Крутили и так, и сяк, ничего не придумали. Даже поставить Правду, и то негде. Что ты будешь делать — некуда Правды деть!

— Иди, — говорит жена Дураку, — продай свою Правду. Много не спрашивай — сколько дадут, столько и ладно. Все равно толку от нее никакого.

Потащился Дурак на базар. Стал на видном месте, кричит:

— Правда! Правда! Кому Правду — налетай! Но никто на него не налетает.

— Эй, народ! — кричит Дурак. — Бери Правду — дешево отдам!

— Да нет, — отвечает народ. — Нам твоя Правда ни к чему. У нас своя Правда, не купленная.

Но вот к Дураку один Умник подошел. Покрутился возле Правды, спрашивает:

— Что, парень, Правду продаешь? А много ли просишь?

— Немного, совсем немного, — обрадовался Дурак. — Отдам за спасибо.

— За спасибо? — стал прикидывать Умник. — Нет, это для меня дороговато.

Но тут подоспел еще один Умник и тоже стал прицениваться.

Рядились они, рядились и решили купить одну Правду на двоих. На том и сошлись.

Разрезали Правду на две части. Получились две полуправды, каждая и полегче, и поудобнее, чем целая была. Такие полуправды — просто загляденье.

Идут Умники по базару, и все им завидуют. А потом и другие Умники, по их примеру, стали себе полуправды мастерить.

Режут умники правду, полуправдой запасаются.

Теперь им куда легче разговаривать между собой.

Там, где надо бы сказать: «Вы подлец!» — можно сказать: «У вас трудный характер». Нахала можно назвать шалуном, обманщика — фантазером.

И даже нашего Дурака теперь никто дураком не назовет.

О дураке скажут: «Человек, по-своему мыслящий». Вот как режут Правду!

Грому — что, Гром не боится Молнии. Правда, с глазу на глаз переговорить с ней у него все как-то не получается. Больно уж горяча эта Молния: как вспыхнет!

В это время Гром и носа на свет белый не показывает. Ни видать его, ни слыхать. Но зато как заметит, что Молнии нет на горизонте, — тут уж его не удержишь.

— До каких пор, — гремит, — терпеть все это?! Да я за такое дело!..

Так разойдется, так разбушуется — только послушайте его! Уж он не смолчит, уж он выложит все, так и знайте!

…Жаль, что Молния слышать его не может.

Есть такая детская игра — кубики. Поставьте их один на другой, и у вас получится башня. И хоть башня эта ненастоящая, но сами кубики относятся к ней всерьез, будто то, что они делают, — совсем не игра, а самая настоящая, взрослая работа.