Феликс Кривин - Жизнь с препятствиями

Раз ударил-позвенел, два ударил-позвенел, а на третий разбил. И опять хлеба нечем отрезать.

Пошел изобретатель переизобретать.

— А что если его из железа? — прикидывает. — Из нержавеющей стали. Да наточить острее бритвы. Небось, тогда королю понравится.

Изобрел из нержавейки. Три дня точил. Наконец вытер об штанину — и во дворец.

А король голодный, одной рукой хлеб к животу прижимает, а другой хвать за нож — и, конечно, сразу в больницу.

— Ты чего это мне суешь? — кричит из больницы. — Я нож просил, а ты чего суешь — острое?

Остановили ему кровь, руку перевязали, ввели обезболивающее. И сидит он, успокоенный, — правда, голодный.

Позвал изобретателя.

— Теперь, — говорит, — ты знаешь, каким должен быть нож. Он должен быть мягким, как глина, и твердым, как сталь, должен звенеть, как стекло, но не биться. И, конечно, резать не все подряд, а только то, что потребуется.

Пошел изобретатель переизобретать. И до сих пор изобретает.

Хотя задание четко сформулировано, в этом нужно отдать королю справедливость, но не изобретается нож. Сколько ни бьется изобретатель — то слишком мягко, то слишком твердо, то ничего не режет, то режет все подряд…

А король голодный сидит: хлеба нечем отрезать.

Единица и Ноль — коллеги по работе, только Единица умножает на себя, а Ноль с собой складывает.

9x1 =9 (это работа Единицы).

9 + 0 = 9 (это работа Ноля).

Недавно Ноль сложил с собой двузначное число. Об этом даже писали в газетах.

Единица приняла вызов и умножила на себя двузначное число.

Ноль поднатужился и сложил с собой трехзначное число.

Единица героическим усилием умножила на себя тоже трехзначное.

Пресса ликовала. В какую газету ни загляни, всюду крупно значилось:

999x1 =999.

999 + 0 = 999.

За высокие достижения в работе Единице и Нолю было присвоено почетное звание Героев Арифметики.

У нас на лестнице живет Некрасов. Не писатель, конечно. И живет у нас на лестнице Белинский — тоже не критик, а так. И вот Белинский (не наш) написал статью про Некрасова (тоже не нашего). Вообще-то он ее написал давно, только мы о ней недавно узнали.

Наш Белинский говорит:

— Неудобно хвалить, но написано здорово. Я специально, чтоб почитать, записался в библиотеку. Прочитаю — выпишусь.

— Надо и себе записаться, — говорит наш Некрасов. — Интересно, как там твой моего…

Некрасов — тот еще — выпустил сборник. Не то московский, не то ленинградский, словом, по какому-то из городов. Правда, он не весь сборник написал, были там еще, не с нашей лестницы. А Белинский (тот) возьми и грохни статью.

Наш говорит:

— Их там на сборник человек десять, а он один — про всех.

— Ну, мой-то, наверно, тоже что-нибудь еще написал. Помимо сборника.

Это наш Некрасов вступился за своего. Кто ж еще за него заступится?

— А ты думаешь, Белинский только про этот сборник написал? У него там и про других, только я фамилий не запомнил.

И правда, всех запоминать — мозгов не напасешься. Тут хоть бы со своей лестницы.

У нас на лестнице хватает жильцов, и каждый норовит, чтоб его запомнили. Один говорит: меня запомнить легко, потому что, говорит, моя фамилия Менделеев. А чего ж, говорю, легко, фамилия довольно-таки длинная. А он: это был великий химик. Ты бы, говорю, придумал чего поинтересней. Полководец Менделеев. Или космонавт.

Но — запомнил. Через химию эту самую. Теперь как про химию услышу, вспоминаю Менделеева и смеюсь. Каждому хочется, чтоб его фамилия прозвучала. С Некрасовым-то легко звучать — под одной фамилией. И с Белинским. Как начнут они на лестнице звучать — битый час, и все о литературе.

— Сейчас, — говорит Белинский, — уже не та критика. Нет того, чтоб про целый сборник — статью.

— А сборники? — поддает Некрасов. — Кто их теперь пишет, сборники?

Словом, разговор.

Пошел и я в библиотеку.

— Дайте, — говорю, — что-нибудь под моей фамилией. Чего, думаю, не бывает. А вдруг?..

Не надеялся, честно говоря. А она — выносит. Видно, писателей у нас развелось, в какую фамилию ни ткни…