Константин Берегов - Смотря по обстоятельствам

— Смирнов В. Я.

— Год рождения?

— 1927-й.

— Адрес?

— Горького, 27, квартира 13.

— Место работы?

— ЧТЗ, ЧЛЦ-1.

Спрашиваю у нее:

— Он что у вас, глухонемой?

Ну, тут взрывается больной:

— Ничего я не глухонемой! Она же слово не дает сказать! И так — всю жизнь!

У терапевта идет прием. Народу много, врач, естественно, торопится.

— Быстренько проходите, садитесь, на что жалуетесь, что беспокоит?

— Доктор, мне очень трудно дышится, слабость. В общем, плохо себя чувствую.

— Когда вы почувствовали себя больным?

— Давно.

— Как давно?

— Когда в литейку пришел.

— А когда вы пришли в литейку?

— Сразу после армии.

— Когда вы пришли из армии? Я ведь не знаю, когда это было.

— А я не дослужил, меня телеграммой вызвали, у меня мать сильно заболела.

— Ну, хорошо, давно это было?

— Да, давно. Еще дом когда строил.

— Мне с вами очень трудно говорить, — нервничает врач. — Вы можете конкретно сказать, когда вы заболели?

— Могу! Значит, из армии пришел, мать похоронил, дом построил, в литейке четыре года отработал. Да, а вот как только женился, так сразу и стал задыхаться… По ночам так и душит…

У регистратуры утром. Народ… шумно. Две пожилые женщины стараются перекричать друг друга:

— Ну, как здоровье, Матрена Васильевна?

— Да ничего!..

— Слушай-ка! У тебя вот здесь колотье бывает? — указала на поясницу.

— Бывает.

— А спишь-то на чем, на твердом?

— А как же, на твердом.

— И по утрам ноги тянет, разогнуться не можешь?

— Да, милая, да.

— Так к какому врачу тебя записали?

— К глазному.

— А чего ж она меня к невропатологу толкает?..

Теперь мне кажется, что и насморка-то настоящего у меня не было. Я просто чихнул в тот момент, когда рядом оказался Валеев.

Валеев встрепенулся и посмотрел на меня, как смотрят на больного:

— Насморк! Ну ничего, не волнуйся, они тебя вылечат!

— Кто они? — спросил я.

— Пара березовых веничков! — сказал Валеев так, будто венички действительно были «кто», а не «что».

Лева Валеев у нас работает. Про него говорят, будто бы каждую субботу утром ранним он уходит в баню и возвращается в понедельник.

— Хорошие венички и парная! — убежденно повторил Лева, ласково глядя на меня сверху вниз. — У Феди такие найдутся.

Видимо, я согласился, потому что в субботу рано утром Лева привел меня в баню.

— Ну и спите вы! — встретил нас рыжий парень, с виду помоложе нас с Левой.

Это был Федя. Кроме охапки веников, которую он держал под мышкой, у Феди нашелся еще бидон пива.

В бане уже стояла очередь в обе половины — мужскую и женскую. Но мои друзья провели меня прямо в раздевалку. Может быть, они здесь были свои, а может, Федя занял очередь еще до рассвета.

Мы разделись. Причастившись добрым глотком пива, Лева и Федя надели шапочки, в каких на лыжах ходят, и рукавицы, в каких на свежем воздухе работают. Взяли в руки по венику. Не терпелось моим друзьям выгнать из меня этот проклятый насморк.

В парной было так жарко, что не хотелось дышать. Справа ступеньками вверх поднимались лавки, слева была печь, от которой исходила эта жара. Волосы на моей голове накалились, и я понял, зачем нужны шапочки. Я прикрыл голову руками и почувствовал, как обжигает косточки пальцев… А Федя сказал:

— Ну и вытрезвитель здесь устроили!

— Уши мерзнут, — согласился Лева.

— Надо поддать малость, — решил Федя и открыл дверцу печи.

Лева набрал воды в кованую кружку емкостью с полведра и кивнул мне:

— Придержи-ка дверь с той стороны.

Я легко выскочил из парной и подпер дверь. За дверью зашипело и ухнуло… а я почувствовал, что лечу.

— Ну кто ж так держит! — выскочил из парной Лева. — Весь пар выпустил. Упрись хорошенько.

Я уперся.

Наверное, у них здорово все получилось, потому что, когда меня завели в парную, я понял — сырым мне отсюда не выйти!..

Жара парализовала. А двое дюжих мужиков хлестали так, будто я украл у них последнюю радость жизни!

Внутри у меня что-то созревало, увеличивалось, выпирало, пытаясь вырваться наружу. Казалось, как только вырвется, — сразу станет хорошо!.. Вероятно, выходил насморк, а может, отделялась душа… Тело мое поднимали с лавки на лавку, к самому потолку… Я уже был готов, конечно, — это меня обжаривали, поворачивая и отыскивая недорумяненные места… А венички хлестали и гладили… хлестали и гладили…

— Ощущаешь, какая легкость в теле?! — говорил Лева, неся меня в раздевалку.

Он поставил меня на ноги, и я опустился на бидон с пивом…

— Отдохнул малость? — спросил Федя, встряхивая новым, не пользованным веником. Из рыжего он превратился вовсе в огненного. — Сейчас тебя еще разок разогреем и начнем топтать. Мастер у нас Лева!..

Я рванулся было к коридору, но вспомнил про очередь в женскую половину и остановился. Этим воспользовались мои друзья и взяли меня за руки.

Чувствуя крепкие, дружеские пожатия на запястьях, я смело вошел в парную, лег сразу на третью полку и отключился…

Открыв глаза, я увидел, что покрыт белой простыней. Легкости в теле не ощущал, потому что не ощущал и самого тела. «Так оно и должно быть на том, то есть уже на этом свете», — думал я, не без любопытства озираясь по сторонам.

Возле меня суетились два голых ангела в лыжных шапочках. Цветом они похожи на хорошо проваренных раков. Музыки слышно не было…

В больнице меня навестил Лева. Пришел он не один, а с тем самым Федей.

— Ну, как твой насморк? — спросил Лева.

— Спасибо. С насморком все в порядке. Доктор говорит, что тут какая-то астения.

— Астения? Ну, это мы из тебя быстро выгоним! — Он поправил одеяло у меня в ногах, показал на Федю: — Достал дюжину дубовых веничков!..

Явно не вовремя вошел шеф, нежданно… И не так он наивен, Борис Сергеевич, считали в бюро, чтобы портить кровь себе и людям, а тут вот возник «без доклада».

По столам пронесся шорох, но к кульману встать никто не успел. Кроме Бровиной, конечно, которая от кульмана не отходит. (Надо больше всех!..)

Отработанным движением Конев задвинул в стол шахматную доску (у него слабость: он способен оценить позицию только на большой полноценной доске); уронил, правда, короля, но и успел отметить, что король-таки противника…

Не менее ловко Красина избавилась от макраме (плетет она исключительно из любви к искусству!) и успела еще метнуть взгляд на Марию Петровну… Но та убрала вязание (вяжет сейчас мужу шапочку «Петушок» для бега трусцой), не потеряв ни одной петли…