Михаил Жванецкий - Избранное (сборник)

За грубость осуждены: администратор, дворник, шофер, зам. директора по снабжению, сменные механики, писатель, прораб, бригадир, отделочники, сантехники, мать и отец Сергея Дзюбы (Дзюба определен в колонию), воспитательница детсада, члены комитета народного контроля, его председатель, водитель автомашины ГАЗ-51, номерной знак 13–54 АЖ, принадлежащий Пулковской обсерватории, два грузчика с этой машины, ученый секретарь – хозяин мебели, его сестра, встречавшая машину, сын ученого секретаря, ждавший машину внизу, соседи по пути следования грузчиков с мебелью, механик треста «Лифтремонт», жильцы соседнего дома № 21 по ул. Жуковского.

Калягина Евгения, 1902 г. рождения и Куштырева Маргарита 1906 г. рождения, наблюдавшие за разгрузкой, госпитализированы.

Осуждены товарищеским судом жители дома № 27 по ул. Победы, в трех тысячах метрах от выгрузки.

Состоялось собрание работников столовой, возле которой остановилась автомашина ГАЗ-51, номер 13–54 АЖ Пулковской обсерватории. На собрании присутствовали руководители треста. Директор столовой, шеф-повар, буфетчица и гардеробщик от работы освобождены. Зав. производством лишен права работать в торговле и еще три года нести материальную ответственность. Зав. пунктом приема белья по пути следования автомашины ГАЗ-51, 13–54 АЖ, отправлена на судебно-медицинскую экспертизу.

Жизнь в городе постепенно вошла в нормальное русло. I5/X 80 г. был поставлен на место пивной ларек. Застеклены дома по ул. Жуковского. Автобус ПАЗ 75–89 ЛЕВ детского сада завода «Пульверизатор», настигнутый автомашиной ГАЗ-51, 13–54 АЖ, заменен прогулочным катером «Альфред Дюрер» – новое название «Октябренок Балтики». Штаб, созданный для ликвидации последствий прохождения по городу указанной автомашины, распущен.

Ты ее любишь?

– Да.

– Ты ее ненавидишь?

– Да.

– Ты ее не можешь забыть?

– Да.

– Жизнь без нее потеряла смысл?

– Нет.

– Что делаешь?

– Лежу. Думаю.

– Маму жалко?

– Очень.

– Себя жалко?

– Нет.

– В общем, все кончено?

– Да.

– Идут повторы?

– Да.

– Пьешь?

– Пью.

– Мы тебя застали как раз…

– Да. После этого.

– Извини.

– Можно попросить?

– О маме?

– Да.

– Это заблуждение. Мы не для просьб. Нельзя менять судьбу, нельзя.

– Одну…

– Нельзя. В ней больше, чем во всем. Нельзя! Знать хочешь?

– Нет. Совет какой-нибудь…

– Новости, которые ты считаешь плохими – такие же!

– Я буду счастлив?

– Ты будешь доволен. Иногда.

– Друзья?

– Как тебе сказать?.. Ты слишком на них рассчитываешь.

– Женщины?

– Надежнее, но небескорыстно.

– Рассчитывать на себя?

– Нет.

– На женщин?

– Нет. Не показывай людям.

– А вы? Поможете?

– Пережить, перетерпеть. Пережить-перетерпеть.

– Так мало?

– Совсем не мало.

– Бороться?

– Нет. Не ври. Делай что хочешь.

– Это просто.

– Не ври, делай что хочешь!

– Это же просто.

– Не ври, делай что хочешь.

– А хватит сил?

– Вот когда тебе нужно соврать, ты чувствуешь?

– Да.

– Когда ты пишешь и не идет рука, ты чувствуешь?

– Да.

– Когда ты внезапно кладешь слово, которого ты не знаешь, ты чувствуешь?

– Да.

– И этот ритм?

– Да.

– И эту точку, которую кто-то ставит?

– Да.

– Это мы.

– Да… да… да…

– Вставай…

– Да-да-да. Я встаю…

Ну, что ж, отец. Кажется, мы победили. Я еще не понял кто. Я еще не понял кого. Но мы победили. Я еще не понял, победили ли мы, но они проиграли. Я еще не понял, проиграли ли они вообще, но на этот раз они проиграли.

Помнишь, ты мне говорил: если хочешь испытать эйфорию – не закусывай. Это же вечная наша боль – пьем и едим одновременно. Уходит втрое больше и выпивки, и закуски.

Здесь говорят об угрозе голода. Но, если применить твое правило, голода не будет. Все будет завалено. А пока у нас от питья и закусок кирпичные рожи лиц и огромные животы впереди фигуры, при которых собственные ноги кажутся незнакомыми.

Так вот. В середине августа, когда все были в отпуске, и я мучился в Одессе, пытаясь пошутить на бумаге, хлебал кофе, пил коньяк, лежал на животе, бил по спинам комаров, испытывал на котах уху, приготовленную моим другом Сташком вместе с одной дамой, для чего я их специально оставлял одних на часа три-четыре горячего вечернего времени, вдруг на экране появляются восемь рож и разными руками, плохим русским языком объявляют ЧП, ДДТ, КГБ, ДНД…

До этого врали, после этого врали, но во время этого врали как никогда. А потом пошли знакомые слова: «Не читать, не говорить, не выходить. Америку и Англию обзывать, после 23-х в туалете не…ать, больше трех не…ять, после двух не…еть». А мы-то тут уже, худо-бедно, а разбаловались. Жрем не то, но говорим, что хотим. Даже в Одессе, где с отъездом евреев политическая и сексуальная жизнь заглохла окончательно, – встрепенулись. И встрепенулись все! Кооператоры и рэкетиры, демократы и домушники, молодые ученые и будущие эмигранты.

Слушай, пока нам тут заливали делегаты, депутаты и кандидаты, мы искали жратву, латали штаны, проклинали свою жизнь, но, когда появились ЭТИ, все вдруг почувствовали, что им есть что терять. Не обращай внимания на тавтологию, в Одессе это бич. Слушай, я такого не видел. По городу ходили потерянные люди. Оказывается, каждый себе что-то планировал. Слушай, и каждый что-то потерял в один день. Вот тебе и перестройка, вот тебе и Горбачев.

Одна бабка сказала: «А я поддерживаю переворот. Масло будет». Ее чуть не разорвали…

– Масла захотела! Она масла захотела! Ты что, действительно масла захотела?! Вы слышали, она масла захотела!

– Кто масла захотел?

– А вон та, в панаме.

– Это ты, бабка, масла захотела?

– Она, она.

– Иди, ковыляй отсюда. Масла она захотела!

А настроение было хреновое, отец. Я затих. Опять, думаю, буду знаменитым, опять в подполье, если не глубже. А твой проклятый солнечный город у моря и в мирное время отрезают ото всех киевским телевидением. Ни одной новой московской газеты, ни одной передачи, а тут вообще, всюду радио и из каждой подворотни: «…запретить, не ходить, не … ать, не … ить».

Так что сижу – жду звонка. Звонит наша знаменитая певица, ты уже ее не знаешь, отец. Перелезла она через забор своего санатория, и пошли мы с ней на пляж «Отрада». Жара. Народу полно.

«Эй, – кричит она, – вставайте. Вы что, не знаете, что чрезвычайное положение?» Все сказали: «Не знаем». А кто-то сказал: «Знаем». А кто-то сказал: – Нам вообще на это дело… – А кто-то даже головы не поднял.

– Вы что, с ума сошли? – закричала она. – Это я, Пугачева! Вставай, народ!