Array Коллектив авторов - Одесский юмор: Антология

А через неделю пришло из Киева письмо от тещи.

«Как вы думаете? – писала она возмущенно. – Что установил профессор Гринблат? Профессор Гринблат установил, что этот негодяй засунул себе в ухо кусок химического карандаша. И ничего больше. Ничего больше, ни единой соринки. Как это вам нравится?»

1958

Душа его так часто уходила в пятки, что они стали одухотворенными.

Каждая его комедия была драмой для режиссера и трагедией для зрителя.

«Прислуживаться к начальству? Нет уж, увольте…» И его уволили.

Морская качка была изображена художником с таким сходством, что при одном взгляде на картину тошнило.

Если шофер верит в бессмертие, жизнь пассажира в опасности.

Ему пришла в голову мысль, но, не застав никого, ушла.

Хорошо помнил своих прежних друзей и при встрече безошибочно не узнавал их.

Был до того светлой личностью, что хотелось надеть на него абажур.

При одном взгляде на нее становилось ясно, что сценическим успехом своим она обязана не столько Мельпомене, сколько Талии.

От вулкана не требуют, чтобы он стряхивал пепел в пепельницу.

Злая собака мысленно лает даже тогда, когда молчит.

Обилие пальм делало курорт похожим на вестибюль гостиницы.

Даже выступая на собрании первым, он присоединялся к предыдущему оратору.

Собака так привыкла к поклонникам своей хозяйки, что на мужа ее лаяла как на постороннего.

Это была не пьеса, а оскорбление четырьмя действиями.

Гусь утверждал, что пером его прадеда писал Пушкин.

Хороший рассказ должен быть краток, плохой – еще короче.

В фамильном диване водились клопы, которые еще помнили крепостное право.

Сколько времени ни теряешь, а лет все прибавляется.

Разношенные, как домашние туфли, удобные, не беспокоящие мысли.

В глупости человек сохраняется, как шуба в нафталине.

Брак – это мирное сосуществование двух нервных систем.

Поверхностный острослов, мастер неглубокого каламбурения.

Верх рассеянности – на стук сердца ответить: «Войдите!»

Ивы бывают только плакучие. Смешливых ив не бывает.

Инициатива скандала принадлежала мужу, звуковое оформление – жене.

Когда мне говорят, что построенное на песке непрочно, я возражаю: а пирамиды?

Вернувшись с курорта, он заважничал. «Я купался, – рассказывал он, – в одном море с нашим начальником».

Будем как солнце: оно светит и глупым.

Малосольные остроты.

Не повторяй своих острот: одним лезвием дважды не бреются.

Писать с него портрет не хотелось. Хотелось писать с него натюрморт.

Это был, так сказать, Цезарь наизнанку. Он умел одновременно не делать несколько дел.

Ухаживать за своей женой ему казалось столь же нелепым, как охотиться за жареной дичью.

Ученье – свет, неученых – тьма.

Века были так себе, средние…

Вина он любил тонкие, а лесть грубую.

Всю жизнь исполнял только комические номера, и странно было видеть его имя в некрологе.

Десять лет бился над проблемой солнечных часов, которые действовали бы круглосуточно.

Дуэт льстецов – Фим и Ам.

Долго ждал признания, но только к концу своей карьеры был признан бездарным.

Есть люди, которым приятнее думать о том, что пчелы жалят, нежели о том, что они дают мед.

Если бы собака могла прочесть диплом, выданный ей на собачьей выставке, она, несомненно, зазналась бы.

«Имейте в виду: алкоголь медленно разрушает организм». – «А я и не тороплюсь».

Искра не родится от удара камнем по грязи.

Мыльный пузырь всегда радужно настроен.

Не смейся, не дослушав анекдота. А вдруг он не смешной?

На чужих похоронах мы волнуемся, как актер на репетиции.

Он оправдывал свои ошибки тем, что живет в первый раз.

О присутствующих не говорят, об отсутствующих злословят.

Он нес вздор, но нес его в журналы.

Пена всегда выше пива.

Повесть печаталась в журнале в порядке осуждения.

Предельно неудачливый человек: подавился монеткой, запеченной в пироге «на счастье».

Сначала мы плохо говорим о людях, потом плохо о них думаем.

Сделала ради него шестимесячную завивку, а он бросил ее через месяц.

К взяточникам он относился снисходительно – это были его коллеги по «беру».

Ссорясь, они швыряли друг в друга стульями, но ни семейной жизни, ни мебели это не вредило. Семья была крепкая, мебель – тоже.

Она говорила немного по-французски и очень много по телефону.

Упорнография.

Глубокообнажаемая Анна Петровна!

У него был роман с учительницей. Он называл ее «мое ненаглядное пособие».

Она признавала лекарства только с латинскими названиями: в русском переводе они на нее не действовали.

Я и мой друг Александр Батров каждый вечер гуляем по одесским улицам. Но мы не просто гуляем – мы сочиняем киносценарии. У нас уже 230 непоставленных фильмов по нашим ненаписанным сценариям. А мы и не собирались писать – мы их просто наговорили на ходу.