Владимир Козлов - Ночной визит на остров Пахан

Женский трюм до хлебосольной трапезы исполнял Разлуку, а после с вдохновением запевали:

Пятый трюм тоже не отставал от женщин. Сытые и умиротворённые жизнью и океаническим климатом они распевали в трюме, новый гимн острова Пахан, который в обязательном порядке должен был знать каждый переселенец – уголовник в пересыльной колонии:

Остальные пассажиры низшей уголовной касты, трёх других трюмов поев свои пайки, хватаясь за животы, вытягивали с неохотой свой обязательный гимн «Кары», больше похожий по смыслу текста на марш «Энтузиастов». Исполняли этот гимн они по пять раз в день, словно это был намаз – салат.

Если они пели вяло, без вдохновения, то сверху трюма на них наставляли водяные пушки, бившие по ним холодной океанической струёй. Особенно хорошо исполняли песни четвёртый трюм, так как ехали там Слёзы Отечества, – каракурты и оборотни. В углу развалившись на полупердоне из искусственного меха, завывал Контактный Акакий, бывший лейтенант ГИБДД, – он шёл паровозом в банде оборотней в погонах. Подельниками у него были Капитон Дунаев, пёс Корноухов и бывший депутат Федот Лопухин. Кота Топу оправдали в зале суда, так как он не знал, что, поглощая коровье вымя, он имел дело с преступным синдикатом.

Их арестовали всех на следующий день, как только Акакий после выпитого стакана водки положил в рот кусок жареного вымени, что ему принёс Капитон. Они и догадаться не могли, что космические спутники слежения зафиксировали факт преступной сделки с бывшим депутатом государственной думы. Судья Салтыкова Дарья Николаевна, не была столбовой дворянкой она была в теле с пышным задом, сладкой наружности и приятным голосом. Она была готова в зале суда освободить Капитона и Корноухова, но звено обвинителей во главе с Терентием Лаптевым своим большинством склонили её, к тому, что – бы каждый подсудимый группового преступления получил наказание, связанное со ссылкой на остров Пахан.

Акакию и Федоту определили срок проживания на острове по пять лет каждому. Капитону и Корноухову по одному году, но самолюбивый пёс выразил громкий протест на скамье подсудимых и заливисто облаял всех прокуроров.

Те, не перенеся такой наглости от животины, добавили Корноухову ещё полгода.

Сейчас все подельники сидели рядом со своим вожаком и с неохотой раскрывали рты, выдавая на-гора надоевший до безобразия гимн «Кары».

Федот, закончив петь, полез в свой ранец. Откуда достал дамское зеркальце, и пудреницу. Нанеся на своё угрястое лицо слой пудры, он сложил свою косметику назад в ранец, после чего обратился к Акакию:

– Если нас так будут потчевать на острове, меня надолго не хватит.

– Не ной, – сказал Акакий, – ты вдоволь накушался, когда депутатом был. Вон полусфера, как оттопыривается ниже грудной клетки, словно у беременной женщины. Пускай другие покушают.

– А я что, я ничего, – прогнусавил Лопухин, – я чист перед законом. Просто попал вместе с вами под жернова сеятеля жёсткой политики.

– Может она жестокая, но справедливая, – зевая произнёс Капитон и укутался телогрейкой.

– Не слушай его, – кивнул на Лопухина Контактный, – ты думаешь, народ не знал, как этот зачуханный депутат в ресторане Метрополь, ежедневно заказывал себе на обед бутылку вина за тысячу долларов, – упрекнул его Контактный.

– Заказывал, но не каждый день, а когда заходил в Метрополь с коллегами. А один я обедал на сухую, – оправдывался Федот.

– Сухая это наверняка с сухим импортным вином и изысканными блюдами и счёт за такой обед тебе официант приносил на две тысячи долларов.

Федот что – то промямлил непонятное и бросив обиженный взгляд на Акакия, и с пафосом заявил:

– Я не хочу с тобой разговаривать Акакий, ты до невозможности необъективен, – кокетливо махнул ручкой в его сторону Федот. – Говоришь такие вещи, которые всегда были тайной для простого народа и прессы. И вообще ты противный и от тебя дурно пахнет, хоть ты и мой подельник.

– Я особо не расстроен, – рад даже буду, что общаться не придётся с халдеем неправильной ориентации, – насмешливо ответил Акакий.

***

– Напрасно вы ругаетесь, – сказал Капитон в дырку телогрейки, – мы не знаем, что нас ждёт в скором будущем. Вы же на пересылке наслышаны, о жестоких нравах к нашему брату. А сообща нам втроём легче будет невзгоды перенести. Я наказан вообще за пустяк и то сильно не переживаю. Участь такую всем нам предрешил новый император, – деваться теперь некуда. Через год, я покину эти места, а вам придётся ждать на этом острове новых выборов императора и работать до седьмого пота, пока рога не отрастут. Мне повезло, у меня смягчающие обстоятельства есть перед авторитетами острова. Я форму милицейскую ни разу на себя не одевал, и мне положена будет амнистия за хорошую работу по истечению половины срока. Какую работу дадут, я ещё пока не знаю, но где бы я ни работал, я буду всей душой отдаваться ей. Главное досрочно покинуть этот остров. А вот Корноухову придётся сложно. У него никакой гражданской профессии нет, а ментовских прихвостней я слышал там не жалуют, несмотря на красивые морды. У него же морда приятная и умная, но без уха экстерьер, конечно, паршивый.

– Ты за свою задницу пекись несчастный! – неожиданно сказал Корноухов. – Я себе место на любой планете найду, ещё тебе помогать буду.

Акакий и Федот, закрутили головами, не поняв, что произошло, а Капитон скинул со своей головы телогрейку и, озираясь по сторонам, заикаясь спросил:

– Ты, что Корноухов говорить можешь?

– От такой жизни не только говорить научишься, но и «Нищую» Алябьева исполнишь, не хуже любого сопрано, – тихо сказал Корноухов. – Вы меня вымогатели парчовые совсем со счетов скинули. Втроём без меня хотите невзгоды переносить. Поистине, самый безвинный из вашей компании здесь оказался я. За пол килограмма вымя Бурёнки страдаю. А ты Капитон страдаешь за свою жадность, не вырвал бы ты из моей пасти пол куска, глядишь, материны пельмени сейчас бы хавал дома, а не салат из клевера и полыни жрал.