Николай Коровин - Детская редакция. Повесть

Тут бац! А дорога разбегается на множество дорожек по-меньше. Те, что влево уходят, ведут, аккурат, на свалку и помойку. Вот они, типа, встали и думают- куда свернуть? А тут в небе титр загорается: «Так много дорог, выбери верную!» Ну, вообщем, напридумывали такой лабуды на пять или шесть роликов. Их решено было крутить в эфире перед каждой программой нашей студии. Снимать решили прямо на следующий день, не откладывая. И, где-то, часа в два ночи разъехались по домам. Вот в этот самый наступивший день я и ехал на Шаболовку, надо отметить, в весьма скверном расположении духа. На Пушкинской вышел с единственной только целью, забежать в Макдоналдс и хватить кофейку, но столкнулся с пивной банкой. Я знал, что Макс уже на Шаболовке и что ему плохо. Я отчётливо представлял, как он одиноко стоит перед окном в редакции и, расплющив нос об стекло, грустно смотрит на фонарный столб на котором, в скором времени, коммунисты должны будут повесить нашего шефа. Как и следовало ожидать, на метро на Шаболовскую площадь я приехал гораздо быстрее мужика-банки. Тот, кряхтя и матерясь, выбрался из такси, затем выволок огромную сумку, в которой, надо полагать, был упакован его костюм. – Ну и чё? – беззлобно спросил мужик. Судя по всему, в такси он успел прикончить джин тоник. – Слушай сюда, считай сегодняшний день для тебя сложился удачно. Видишь, через трамвайные пути проходная. Это телевидение. А за проходной сразу стоит первый корпус, вон с круглым окном на втором этаже. Видишь? – Ну! – Ну, ну! Так вот. Сейчас в это окно смотрит один человек и ему очень плохо! Ты одеваешься в свою банку, берешь в руки две упаковки «Будвайзера» и прёшь прямо на проходную. – Так там же менты! – Слушай дальше. С ментами я договорюсь. Тебя сначала пускать не будут, но потом пропустят на территорию. Когда из первого корпуса выйдет человек, ты спросишь: «Вы Максим Мельников? Вот, вам подарок от фирмы. Пейте на здоровье!» И тут же свалишь. – Понял? – Понял! Ещё косарь!

– А если в ухо и вообще ничего!

– Тогда триста. – Ладно, триста! Минут через десять выдвигайся!

На проходной дежурил милиционер Мишаня, с которым я быстро договорился. Вбежав по лестнице на второй этаж нашего корпуса и войдя в редакторскую, я увидел собственно то, что и ожидал: журналист детской редакции максим Мельников болел. Но болел не паскудно, не по-хамски. Он превозмогал свой недуг только так, как умеют русские интеллигенты. С болью в душе, с затаённой слезой и режущим сознание вопросом: А хорошо ли я себя вёл вчера? А не обидел ли кого? И что же теперь делать-то, может пива выпить холодного? Будвайзеру, например!

– Что, Макс, хреново? – Ой, Колюня, и не говори. Сверкаеву тоже не хорошо. Ну его на фиг эту съёмку, говорит, завтра поедем. А сегодня всё хорошенько обмозгуем.

Тут глаза Максима округлились, он приблизился, было, к окну поближе, но стукнулся лбом о стекло. Несколько раз он, словно трансфокатор на камере, то приближался, то отдалялся от окна. Потом затряс головой и потёр ладонями виски. – Что это? – прошептал Макс. Перед его воспалённым взором предстала абсолютно очевидная, но в тоже время совершенно нереальная, картина. Сквозь Шаболовскую проходную пыталась прорваться огромная банка пива на тоненьких зелёных ножках. Поначалу её, банку, не пропускал милиционер, видимо спрашивал удостоверение личности или пропуск. Банка размахивала ручками, в которых опытный глаз мог зафиксировать две упаковки Будвайзера со стекающей по стеклу слезой. Дебаты с милиционером закончились и банка оказалась на территории. – Пиво! – прошептал Макс. Он кубарем скатился на первый этаж и выскочил на свежий воздух. Банка, подпрыгивая и кривляясь поскакала прямохонько к нему. – Вы Максим Мельников? – Да! – Это вам! Пейте на здоровье! – сказала она и вложила в руки совершенно обалдевшего Максима упаковки с Будвайзером. Я подмигнул мужику и, незаметно для Макса, всучил ему три сотенных бумажки. Для Максима банка исчезла так же внезапно, как и появилась. Если бы не явственная материальная тяжесть бутылок и их ощутимая прохлада, он бы ни за что не поверил в то, что это только что произошло на самом деле. – Что это было? – Понятия не имею, откуда мне знать. – Оно меня по имени называло! – Ну, так и ты его по имени звал! Пиво! Пиво! – Прекрати валять дурака! Так не бывает!

– Вот придут коммунисты к власти и тогда точно ничего этого не будет. А уж Будвайзера сто процентов!

– Да иди ты в жопу со своими коммунистами!

Максим ещё крепче прижал к себе упаковки с пивом.

Молниеносным, отточенным движением, при помощи другой бутылки он сковырнул пробку. Та, издав веселый «чпок» отскочила в сторону, выпустив на свободу дымок пивного духа. Через секунду кадык редактора Мельникова конвульсивно задергался. В его раскаленную глотку хлынуло янтарное божество. Макс закрыл глаза, и из-под его века потекла скупая соленая слеза: – Господи! Как же хорошо в нашей Детской редакции!

[21.03, 07:11] Николай Коровин: Глава 2.

Газетчики утверждают, что только пишущая братия способна создать в своих кабинетах истинную атмосферу редакции, радийщики гомерически смеются над этим утверждением в свои радийные микрофоны, Шаболовские телевизионщики плюют и на шелкоперов и на микрофонщиков с высоты старушки Шуховской башни, ибо понимают, что настоящая редакция может быть только на телевидении, а из всех телевизионных редакций самые телевизионные находятся в старом, первом Советском телецентре на Шаболовке. Шаболовские коридоры подобно закопченным стенам древних замков навечно впитали в себя дым тысяч выкуренных папирос и сигарет, коньчных и водочных выхлопов, шуток, приколов и анекдотов великих гостей эфира: космонавтов, летчиков, полярников, шахматистов, писателей, артистов кино и эстрады. Старый буфет на Шаболовке до сих пор помнит, как заказывали здесь «соточку с лимончиком» Валерий Чкалов, Николай Утесов, Муслим Магомаев и даже Валентина Леонтьева. Неповторимая, неподдающаяся клонированию атмосфера телевидения тех лет, когда соседи целыми семьями собирались у маленького приемника КВН с огромной водяной линзой перед экраном, для того, чтобы посмотреть «Голубой огонек», она сохранилась на Шаболовке и по сей день. Ни многочисленные технические переоснащения, ни капитальные ремонты не смогли истребить этот налет изначального таинства телевизионного ремесла. Шаболовские операторы всегда, даже внешне, отличались от Останкинских, Шаболовские режиссеры сами себя называли корифеями эфира, а литсотрудники или журналисты пребывали в непоколебимой уверенности в том, что только они дают по-настоящему качественный телепродукт. И ещё, на Шаболовке всегда выпивали. В Останкино пили тоже, но на Шаболовке пьянка была возведена в ранг неотъемлемой части творческого процеса, а потому была свята и обязательна для всех сотрудников. Конечно, никто здесь не надирался в стельку с утра пораньше, не орал благим матом похабные частушки и не бил стекла, но с наступлением обеденного времени сотрудники телецентра, особенно мужская, а следовательно доминирующая его часть, начинали хлопать себя по карманам, щелкать замочками кошельков, шлепать кожей лопатников, одним словом – скидываться. Во втором часу по полудни, первые гонцы тянулись сквозь проходную на Шаболовскую площадь. И через каких-то 20—30 минут возвращались обратно с таинственным блеском в глазах и с оттопыренными внутренними карманами курток. Параллельным ходом, с первого этажа на второй, из буфета в аппаратные монтажа доставлялись бутерброды, сосиски и яблоки. Начало священнодействию клали видеоинженеры – экстра мастера своего дела, как в плане телевидения, так и в смысле поддать. За огромным, стеноподобным аппаратом «КАДР», на котором, словно турбины Днепрогэс, вращались видеорулоны, перманентно стоял столик с закуской и стаканами. Обитатели аппаратной периодически выходили за «КАДР» и через минуту появлялись оттуда с сияющими физиономиями, делая вид, что абсолютно ничего не произошло. Надо ли говорить, что после двух-трех походов за «КАДР» атмосфера в аппаратной приобретала неповторимый творческий колорит, а процесс монтажа становился до чрезвычайности захватывающим действием. Какие только шедевры не рождались на свет в подобные минуты. Так, однажды, собирая передачу о влиянии алкоголя на неокрепшие подростковые души и о необходимости прививать народу культуру пития, режиссер в начале дал кадры штурма винных магазинов и побоищ в очередях во времена Горбачевского сухого закона и тут же, напрямую, вклеил сцену из фильма «Ленин в октябре», где Ильич, на конспиративной квартире, спрашивает у своего охранника: -А у соседей нельзя достать? – Нет, Владимир Ильич, невозможно! – Ну ладно, раз такое дело, будем ложиться спать, – резюмировал вождь пролетариата и растянулся на полу.

Читать дальше