Константин Чубич - Жемчужина у моря

А знаете ли вы, что такое Одесса?

Нет, вы не знаете, что такое Одесса!

Л. Утёсов.

Одесса – островок безудержного темперамента в океане пресной действительности! Одесса знает и ценит юмор. В Одессе острят все! Острят здесь по поводу и без повода, утром и вечером, в зной и стужу, хотя последняя стужа посещала Одессу в далёком 1929 году.

Острят в Одессе старики, дети и даже женщины. Шутки последних, заметим, как правило, заканчиваются беременностью под раскаты «похоронного» марша Мендельсона в одном из залов районного дворца бракосочетаний.

В Одессе острят везде: на митингах, манифестациях, партийных и комсомольских собраниях, как, впрочем, и на культовых мероприятиях – юбилеях и похоронах, где равнодушен лишь покойник, гранитно-серо-зелёным лицом подчёркивающий своё презрение к здравствующим.

На поминках Абрама Фельцмана – тостами, заклинаниями и водкой, не жалея пуха для его праха, – обустраивали последний приют. Кто-то из остряков пожелал Абраму всех «земных благ», а Наум Михайловский, таки – чтобы Всевышний изменил ему меру пресечения и в качестве исключения отправил грешника в рай.

Говорят, на заводе автоприцепов докладчик советовал послать в Кисловодск разобраться по поводу непоступивших санаторно-курортных путёвок председателя профкома или, на худой конец, инженера ПТБ Гаврилюка Ивана Тимофеевича, на что из зала последовала рекомендация: «А с худыми концами там делать нечего!»

Острят в житнице воспроизводства остряков – роддоме. Друзья соболезнуют папаше, у которого рождается четвёртый сын подряд: «Тебе бы девочку, Михалыч!» – на что не утративший чувства юмора моторист туристического теплохода «Ленинград», Михалыч, мечтательно вздыхает: «Лет семнадцати».

Острит врач городской клинической больницы № 1 на Мясоедовской, у которого больной выспрашивает дрожащим жалобным голосом: «Доктор, я буду жить?!» – «С таким диагнозом?! Какой смысл».

Острит хирург этой же больницы, которую горожане, кстати, называют еврейской, над распластанным, как селёдка, на операционном столе пациентом, беря в руки скальпель: «Ну что, будем оперировать или пусть живёт?!» Острит медсестра, на его же вопрос: «Какая температура тела больного?» – отвечая: «Какая, какая?! Комнатная». – «А давление?» – «Атмосферное».

В Одессе острят трамвайные кондуктора, богобоязненные старухи, убелённые сединой герои труда. Острят хладнокровные и мужественные политики.

Так, например, агрессивно настроенная коммунистическая оппозиция, в демократических штормах утратившая своё абсолютное монаршество, на митинге, устроенном у подножия печально знаменитой Потёмкинской лестницы, выставила целую галерею транспарантов с душещипательными лозунгами. На одном из них угрожающая надпись жестоко предупреждала тех, у кого короткая политическая память: «Коммунисты были, коммунисты есть, коммунисты будут!»

Оставленное на ночь для запугивания мирного населения предостережение наутро явилось глазу в несколько отредактированном, по-видимому, каким-то диссидентом варианте, низвергнув глобальную идею. После чего лозунг обрёл совсем иное значение: «Коммунисты были, коммунисты есть, коммунисты будут есть!»

Острят в Одессе даже на партсобраниях, где остряки рискуют быть преданными политической анафеме. На сталепрокатном заводе имени Дзержинского на ошеломляющий вывод отпетого коммунистического пропагандиста, заявившего с трибуны: «Советский человек стал жить лучше, товарищи», – один из «товарищей» негромко подредактировал: «африканской обезьяны».

Одессита можно узнать везде – в Сыктывкаре, на Сахалине, в Усть-Лабинске, на Ямайке, в Пуэрто-Рико, Барселоне. В Одессе его узнать сложнее. В Одессе он обезображен себе подобными.

Молодой человек ростом выше среднего, с голубыми, как черноморская, в десяти милях от берега, вода, глазами покинул душное купе поезда.

Он был рождён на свет Божий в весеннюю распутицу 1960 года от Рождества Христова. Его зубы ещё не познали дантиста, хотя сам он познал острые зубы Фемиды, однако не утратил при этом оптимизма. Все интересы странника начинались поисками хлеба насущного и заканчивались женщинами, правда, в последнем случае – уже обнажёнными, и не в музее, а в постели.

На перроне, вдохнув полной грудью прохладного весеннего воздуха, пропитанного солью, влагой и юмором, потревожил пальцами мочку уха, остановив взгляд на парочке щебечущих у колонны с капителью хохлушек. Одна из них, с цыганскими смоляными, ниспадающими на плечи волосами, несомненно, готова была разделить с ним своё ложе.

– Хав а ю? – приостановившись, вопрошал он, своим чистым голубым взором обняв обеих. Откровенно сказать, его познания в английском были в зачаточном состоянии. Девицы, явно из провинции, смысла не поняли, однако, обнаружив в этой лаконичной фразе что-то загадочное, а в её создателе – нечто странное, хихикнули и, не скрывая интереса, вперились в него, оценивая в качестве самца.

Бывший узник министерства путей сообщения моргнул той, что посимпатичней, с чёрными смоляными волосами, хотя подруга отнесла это только на свой счёт, и вразвалочку подался к выходу.

Высокая, худенькая, с короткими карамельного цвета волосами девица на мгновение задумалась, будто в попытке о чём-то вспомнить. Хитро улыбнувшись, небрежно, по-крестьянски двинула подругу локтем в бочину, повернув взор в сторону удаляющегося иностранца: «Це москаль, дура!»

– Щого? – черноволосая вопросительно повернула голову, слегка склонив её набок.

– Того, що москали, колы йидять кажуть: «Хаваю».

– Хаваю?!

– Так само, ще кажуть – жру.

– Як свини!

– А шо вин хавав?

– Може, мармулятку…

– А може, жуйку, – предположила высокая. Хохлушки рассмеялись, насыщая глупую атмосферу положительными зарядами.

– Одесса – цитадель остроумия, – выдвинул гипотезу отставной пассажир, сомнений которой та не вызывала.

Одесса приняла незваного гостя без колебаний. Втолкнула странника в поток повседневной жизни миллионного улья. Голова была пуста от грандиозных идей, ещё недавно терзавших мозг молодого повесы. Хотелось есть. И этот банальный вопрос сводил на нет прочие позывы организма.

Итак, молодой человек на закате туманной юности осчастливил своим появлением Одессу-маму, состоящую в морганатическом браке с Ростовом-папой и пока ещё не подозревающую о грандиозности предстоящих событий.

Удачно сложенный, не обременённый жизненными проблемами мужчина, мощной грудью бесстрашно разверзая пространство, вторгся в обитель юмора, где легендарная Сонька – Золотая Ручка совершила свою последнюю гастроль.