Евгений Захаров - Занимательное артуроведение

– Конечно, – сухо сказала сестра. – Замыслил что-то.

– Знаешь, я так не думаю…

– Почуял, что дело пахнет керосином.

– Чем-чем?

– Ну, жареным. И смылся. И удрал. И смазал пятки. И навострил лыжи. И..

– Что-что?

– Ладно, я пошла спать, – и Тильда прошла к выходу. Приостановившись у двери, она обернулась.

– История рассудит нас, – сказала она с достоинством, откинула с лица рыжие волосы и царственно удалилась.

Слава Богу, в эту ночь спать нам никто не мешал. Причард вместе со своим храпом и тревожным хлопаньем ушей ночевал у старосты, с которым, кажется, почти породнился (в хорошем смысле этого слова).

Наутро мы оседлали Вада и Кутю, и, провожаемые почетными жителями деревни, двинулись в столицу. Тут только мы узнали, что еще с вечера туда был отправлен гонец на самой резвой лошади. Причарда по старой доброй привычке приторочили к седлу Бозо, который плелся за нами, оттопырив нижнюю губу и оставляя за собой клейкую дорожку слюны. Староста, свежий, как огурчик и, ради такого случая, умытый, сидел на телеге, нагруженной собранными на дорожку припасами и подарками. Но спустя полдня он выкопал со дна телеги бочонок с известным содержимым, в три глотка осушил его и решил одарить нас развеселой песней. «У вас там таких, небось. не поют!», горделиво заявил он и, сыграв на губах вступление, начал:

– Жил-был стрелец, удалой молодец!

И была у него жена – любительница пшена!

Потому что была она птицею —

То ли журавлем, то ли синицею!

Эх, синицею! Ох, синицею!

И эта синица – вот, мля! —

Удрала от короля!

А король тот, от огорченья

Пожрал прокисшего варенья,

И старинного печенья,

Ну, и помер в страшных мученьях!

Эх, мученьях! Ох, мученьях!

А стрельца с его птицею —

То ли журавлем, то ли синицею —

Повели тотчас короновать,

А оттуда – в кровать,

А оттуда – пир пировать!

И я там был, мед-пиво пил,

Рукавицей закусил!

Эх, закусил! Ох, закусил!

Спев, он поклонился, затем хлопнулся на спину и захрапел.

Ехали мы тихим шагом, но к утру следующего дня были уже в столице. У подъемного моста в княжеский замок толпился народ. Смотрели настороженно и шапки ломать, как в деревне, явно не торопились.

– Вот и столица! – бодро вымолвил, проснувшись, помятый староста.

– Как хоть зовется? – спросил я.

– Ну, дык, если страна зовется Леголэнд, то столица у нас получается Легого!!!

Последнее слово он проревел так громко, что наши кони ответили ему таким же громовым ржанием. По толпе собравшихся прокатилось оживление. А уж когда Штуша решил не ронять морду в грязь и издал свой трубный зов, наши встречающие запрыгали, засвистели и закричали: «Ура!». Подъемный мост со скрежетом опустился, на него выкатили и тут же расстелили красную ковровую дорожку, и уже по дорожке навстречу нам, подпрыгивая, спустился маленький пухленький человечек (я так и не понял, для кого расстилали дорожку – для нас или для него?).

– Что за представление! – кричал он. – Гениально! Потрясающе! Я бы и то не выдумал лучше! – и он быстро-быстро потер свои руки, словно пытался добыть огонь трением. – Так кто из вас рыцарь?

И он строго уставился на Матильду, явно имея в виду ее рога.

– Нет, не я, – испугалась сестра. – Вот он, Герман. Наш рыцарь!

Я церемонно поклонился.

– Великолепно! Замечательно! – взорвался вновь толстячок. – Проезжайте, милостивые государыни, милостивые государи, милейшие кони и существо с невероятным голосом! Прошу! Прошу! Прошу!

Он кланялся так быстро, что я стал всерьез опасаться за его спину, связки и сухожилия.

– Простите, – попробовал я вставить словечко, – а как же кузнец?

– А зачем нам кузнец? Не, нам кузнец не нужен, – помотал головой коротышка. – А это вот – ваш оруженосец?

– Оруженосец, – кивнул я.

– О… жно… сц… – сказали с седла Бозо.

– А где же оружие? – удивился толстячок.

– Оружия, к сожалению, нету, – развел я руками.

– Нету, – эхом отозвался Прич.

– Найдем, – энергично кивнул человечек.

«Один вот тоже обещал», – с тоской подумал я, пришпоривая коня и въезжая на мост. За мной двинулась остальная компания. Деревенские сдернули кузнеца с телеги, попрощались и долго махали нам вслед.

Как только наша кавалькада оказалась по ту сторону моста, в замке грянул оркестр, выводя какую-то задорную мелодию. Вот только состоял оркестр в основном из волынок, поэтому задорная мелодия состояла из стонов, вздохов, нытья и вытья. Впечатление было такое, будто на стадо баранов уложили бревно и раскатывают их, как тесто.

Наш встречающий ревниво поглядел на нас, пытаясь угадать мнение о музыке. Наши с Тильдой лица были непроницаемы, Причард всхрапнул, и толстячок успокоился. Но не совсем. Он вдруг вскочил, подбежал к оркестру, после короткой борьбы вырвал у одного из музыкантов волынку и принялся ее терзать, увлеченно топая в такт ногами. Я заскрипел зубами и обнаружил, что вношу приятное разнообразие в мелодию. Тильда томно обмахивалась рогатым шлемом. Штуша же был в очевидном восторге от музыки и даже пытался подтягивать, мыча что-то занудное и протяжное.

– Впустите собаку! – это все же проснулся Причард.

– Бом! – это Тильда стукнула его шлемом по лбу, после чего мило улыбнулась собирающемуся обидеться коротышке, – Делириум тременс. Сик транзит люпус эст. Ад либитум, аут Цезарь, аут нихиль!

– Примерно так, – перевел я, – Бредит, волчара, такова жизнь, черт возьми, нехило!

– Превосходно! – разинул рот толстячок. – Что это за наречие?

– Этот друидский, – заученно пояснил я, – жутко сложный язык.

Жили мы в замке Легого, не тужили. Встречающий нас коротышка, как вы уже догадались, и был Главным Развлекателем. Да, уж что-что, а развлекать он умел на славу! Охоты, балы, турниры сыпались, как из рога изобилия. В перерывах между развлечениями я тоже научился мастерить из кубиков всевозможные штуки. Развлекатель от первой же построенной мной Летающей Лодки был в диком восторге и тут же завалил меня разнообразными проектами. Иногда меня покусывала совесть, и я отправлялся на поиски друзей. Кони и Кутька паслись где-то на княжьих лугах, приползая под вечер на подкашивающихся ногах, и тут же ложились переваривать обильную пищу. Прич не появлялся на глаза, днюя и ночуя в винном погребе. Матильда же вела напряженную светскую жизнь.

– Слушай, – остановил я ее как-то раз, когда она неслась по коридору, поддерживая невообразимое количество юбок. – Мне покоя не дает одна вещь. По-моему, мы здесь все-таки незаконно. Ты же сама говорила, что нас должны повесить, а теперь только и делаешь, что треплешься с придворными дамами и серенады по балконам слушаешь!