Юрий Токранов - Быльё + Ковидострофы

Если вы взвинтили цены
соответственно моменту
и хотите поживиться
на людской беде немножко,
помните, что всё зачтётся,
и на помощь не зовите,
когда будет безнадёжно
болен собственный ребёнок.
А такое с ним и с вами
обязательно случится.
Потому что, отражаясь,
зло летально рикошетит:
даже если увернётесь,
попадёт в того, кто рядом.
Незаслуженно, конечно,
но проклятье est проклятье.

Он пьяным в ночь вещал под трактором
о сходстве макроса и микруса.
Поехал тот. И нет редактора.
Скончался от коронавируса.

Отпоют. Потом отопьют
на поминках, не чокаясь, водки.
Для чего был нужен уют,
если смерть – неуют, и вот он?
Для чего любило, ждал о
это тело, что станет тленом?
Для чего добро или зло
посреди бесстрастной Вселенной?
И сама она для чего,
ведь исчезнет с тобой, однако, —
вместе с заворотом всего
и уханьской коронабякой?
И ни чао, ни бай, ни адью.
Тьма и свет растают друг в дружке.
…Отопьют. Затем отольют.
И пойдут, забывая тут же.

– Уличена в попытке прогуляться и
не соблюдала самоизоляцию.
– Поклёп и ложь! Я выходила для
сопровожденья мужа-кобеля!
Выгуливать домашнюю скотину
не запрещал указ о карантине.

Рассекретила весна
план капиталистов:
сегрегировать нас на
чистых и нечистых.
Не в заразе корень зла,
а в иммунитете.
Если есть антитела,
значит, плюс в анкете.
Значит, в жизни преуспел.
Значит, в центре круга.
Те же, кто без антител, —
низший сорт, обслуга.
Статус у таких паршив —
интернет-придворник.
Просто радуйся, что жив,
и молчи в намордник.
А вот чистым – красота:
все права – от пуза,
чип в крови, и паспорта
для Евросоюза.
Но намедни «Нью-Йорк-Таймс»
грустно признавала:
мол, царит в РФ вась-вась —
помирают мало.
Да, не сбылся вражий план,
хоть и жутко вырос;
не попался рус-Иван
на коронавирус.
От Невы до Колымы
здоровеем хором.
Так как с детства моем мы
руки только с хлором.

Мы спасём несчастный мир
просто очень:
заведём ковид в сортир
и замочим…

Две тысячи двадцатый – необычен:
год Крысы оказался так же Бычьим.
Нули – как ноздри, двойки – что рога.
Ему б по нашим северным лугам
нагуливать жирок. Но нет – буза,
и ёжики убойные в глазах.

Приговор – побитие камнями.
Но нет страха, даже нет печали.
Став сильней во тьме в зловонной яме,
утро я как божий дар встречаю.
Он войдёт в меня не сквозь ресницы,
через кожу хлынет – правом света.
Как возможность присоединиться
к сыну плотника из Назарета.
Солнца луч – что озаренья пламень:
палачи невинны – надо жить им.
Спаси Боже их за первый камень
кинутый
и за второй. Казните!
Ни один бросок не станет мукой
пусть в тысячелетиях-темницах.
На себя не налож ите руки.
Я прощаю вас, мои убийцы.

Итак, проснулся. Вроде – в январе.
Число не помню. День недели – тоже.
Часы стоят. И что там на дворе —
понять нельзя. Хоть на день – не похоже.
Скорее, ночь. Поскольку – тишина.
Но, может, утро. Или даже – вечер.
Вот с годом – без ошибки: девятна…
О боже – нет! Двадцатый же отмечен.