Максим Евсеев - История из жизни одного театра

История из жизни одного театра

Глава первая

Не надеясь на публикацию этой пьесы, но желая дать жизнь моим героям, я закрываю задуманный, но не реализованный драматургический опыт и переношу моих любимых персонажей на страницы рассказа. Если же прежняя, так и не начатая задумка будет прорываться сквозь границы жанра бесконечными диалогами, то прошу драгоценного читатели не прерывать знакомства с моей историей, а просто выбросить её из головы и никогда к ней более не возвращаться.

Я хотел бы начать повествование словами "Это было давным-давно… " Но беда моя, как рассказчика в том, что я и сам не знаю, было ли это на самом деле или может быть эта история продолжается до сих пор и не закончится, пока существуют на свете актёры, пока рождаются для их надежды и разочарования режиссеры и пока глупые люди, вроде вашего покорного слуги, по-прежнему мнят себя писателями и драматургами.

Итак, я приступаю и прошу вашего внимания, мои благородные современники и вашего, мои вырождающиеся потомки. Но в этом, несомненно, нет вашей вины, ибо ваше вырождение происходит также благодаря моим героям.

Перед старинным необжитым зданием маленького провинциального города, который являлся также столицей небольшой области, стоял пожилой человек в опрятном и некогда не лишённым изысканности черном плаще. Когда-то этот плащ был куплен Иваном Яковлевичем в туристической поездке в Венгрию, и до сих пор он старался надевать его только в особых случаях: на праздники, на похороны или если ему выпадало идти в театр. Но поскольку мой первый герой в этом самом театре служил, то из некогда парадной части гардероба плащ превратился в его повседневное облачение, и заменял ему и верхнюю одежду для особых случаев, и домашний халат. Ибо в центральном областном театре города Лужска он чувствовал себя, как дома. А раз он там себя чувствовал именно так, то и большую часть своего времени он из дома старался без лишней необходимости не выходить. Супруга его к этому давно привыкла и могла бы даже завести себе нового мужа или хотя бы любовника, но была она столь почтенного возраста, что не дожидавшись его возвращения, однажды скончалась. На её похоронах Иван Яковлевич был в этом самом плаще. И в этом же плаще он стоял перед центральным входом в театр, ожидая прибытия важного гостя.

Над Лужском уже несколько дней собирались серые весенние тучи, но дождь всё никак не шёл, и Иван Яковлевич беспокойно поглядывал наверх.

– Вот ведь поганый месяц. – ворчал он. – Непременно надо тянуть с дождём до самого приезда этого столичного демиурга, чтобы и меня с ним заодно накрыть. Помешал я тебе чем-то? – продолжал ругаться Иван Яковлевич. – Или ты мне, братец апрель, новый плащ купишь? Куда тебе! Ты только водой поливать умеешь. А вот чтобы доброе что-то сделать – это нет. Ты ведь не дороги польёшь, не сугробы. Ты меня, старого работника культуры, мокрым хочешь сделать. Звал тебя кто? Или ты думаешь, что мне март надоел? Тоже тот ещё мудозвон весенний, но и ты ничуть не лучше. Какая же мне тогда разница? В марте холодно, но пальто у меня ещё ничего и вполне в нём ходить можно. От снега его только отряхнуть и все дела. А от дождя твоего, фиг отряхнёшься.

Понять Ивана Яковлевича, на первый взгляд, кажется, сложно. Но если вдуматься, то вполне просто. Будучи человеком небогатым и всецело завися от театрального жалования, он был вынужденно скуповат, и покупка новой одежды беспокоила его ничуть не меньше покупки лекарств. Поэтому он ни того, ни другого старался не делать. Вместо этого он предпочитал проклинать обстоятельства и начальство, но возможно именно эта привычка и хранила его от всякого рода простуд.

К зданию подъехала жёлтая волга с шашечками на дверях, которая изо всех сил тщилась напоминать старое советское такси. Постояв немного, оно проехало ещё метров двадцать и встало рядом с огромной невысыхающей лужей.

– Нет, мне не надо сюда. – доносился из такси молодой мужской голос. – Я же просил у театра остановиться!

Что отвечал ему водитель Иван Яковлевич слышать не мог, но по лицу его блуждала загадочная улыбка. Казалось, что ещё чуть-чуть и он начнёт потирать руки, а может даже смеяться самым злодейским смехом, настолько устрашающе выглядела эта самая улыбка. Но ничего подобного старый работник культуры делать, конечно, не стал, а только сделал гримасу ещё шире и попытался придать ей приветливый и даже радушный вид.

– Сюда. – закричал он вышедшему из машины, молодому человеку в очках. – Валерий Владимирович, я здесь!

Он даже замахал приехавшему на такси молодому человеку рукой, показывая, как сильно он его ждёт. Тот, в этот самый момент, доставал из машины два здоровенных чемодана и, заметив, что ему машут и называют по имени и отчеству, попытался улыбнуться в ответ. Но и у приехавшего, улыбка была не менее фальшива. Если бы они только могли бы друг друга разглядеть получше, то наверное бы устыдились такой лицемерной встречи или хотя бы задумались о том, что не должны настолько сильно расходиться чувства и их проявления у людей, которые считали служение Мельпомене своим ремеслом. Их бы, может быть, даже ужаснуло полное отсутствие органики, которой были переполнены два работника театра. Но ни тот, ни другой видеть мерзости этой встречи не могли, ибо находились друг от друга на довольно большом расстоянии и каждый считал, что именно он дурачит своего партнёра, и получается это у него вполне прилично.

Когда молодой человек, которого Иван Яковлевич называл за глаза демиургом, а приветствовал Валерием Владимировичем, наконец подошел, с трудом волоча за собой два здоровых чемодана, то улыбка у старого работника культуры вдруг совершенно исчезла с лица и взгляд стал деловит и даже отстранен. Он, казалось бы, совсем не ждал гостей, а оказался перед старым театральным зданием в классическом стиле совершенно случайно.

– Здравствуйте! – поздоровался Валерий Владимирович, как только подошел на совсем близкое расстояние и смог перевести дух.

Он сказал только одно лишь здравствуйте, предполагая, что все остальные, нужные и не очень, слова скажет его визави. Но тот продолжал равнодушно молчать и даже смотреть в сторону молодого человека перестал, сосредоточив своё внимание на сером апрельском небе.

Ситуация складывалась для столичного гостя совсем неловкая, ибо он только что торопился к странному человеку, который назвал его по имени и отчеству, задыхался под тяжестью своих чемоданов, а теперь выходило, что его никто и не ждёт.

– Здравствуйте, говорю. – повторил он своё приветствие.

Вышло немного грубовато, как если бы он полагал, что тот с кем он уже поздоровался глуховат и не расслышал с первого раза. Но Иван Яковлевич на слух не жаловался. Он жаловался на слабое сердце, на маленькую зарплату, на неблагодарных актеров, но не на слух. Без этого, важнейшего для его работы в театре, органа чувств, он был бы профессиональным калекой. В том смысле, что для его профессии, слух был гораздо важнее, чем зрение, обоняние и всё остальное, данное ему от рождения природой. Нет, он прекрасно слышал! И всякий работник театра об этом хорошо знал. А если какой-нибудь новичок, из только что пришедших, и не знал этого, то ему быстро на этот факт открывали глаза.