Анатолий Санжаровский - Жена напрокат

Эха, как хорошо, если бы мы встретились. Я жажду этой встречи. Ты писал, наша встреча зависит от меня. Теперь – от тебя. О! Как я тебя встретила б! Представь. Вот подходишь к общежитию нашего училища, спрашиваешь меня.

Я выскакиваю из кошачьего домика с такой радостью и вдруг осечка: робость, неуверенность, девичья гордость не дают обнять твоё нежное лицо. Я буду ждать и томиться до вечера, когда ночь нас обнимет. С помощью луны я так прильну к тебе, мой сладкий Зая, обовью твою шею и нежно – нет, нет, напротив! – горячо, с жаром припьюсь к твоим губам и буду целовать, целовать, целовать, пока оба не будем пьяные. Как хотела бы быть твоей спутницей… Горе и радости делили б без обиды пополам. Тебе кучка – мне кучка. Обе равные. Я готова ждать. Лишь бы знать, что твоё пылкое сердце стремится к моему ещё более пылкому. Меня просто бросает в жар, когда вижу твой почерк на конверте. Ещё больше бросит в жар, когда увижу твой образ. Почему не вышлешь свою фотку? Жаль? Или нет грошей? Ведь любишь. А кто любит, тот исполняет все капризы. Сколько тебя не видела, а образ твой всегда передо мной. Эха, Зая, как хорошо быть вместе!

Сашок, опиши подробно о себе с самого раннего детства и мечты на будущее. О своей семье и товарищах. Есть ли у тебя там девушка? (Я всё ещё сомневаюсь.) Молодость требует порой то, что невозможно исполнить. Очень прошу, напиши, с какого ты года, а то я столько тебя знаю, а вот с какого ты года не знаю.

Мой Зая, я с тобой поговорила. Так легко на сердце стало.

Да! От уличных прилипальчиков я слыхала, что я похожа на какую-то Кармен. Ты не знаешь, кто эта Кармениха? Ну да ладно… Пиши каждый день, а то сомневаться буду в верности твоих чувств. Вот ещё что волнует меня и очень даже. Сдал экзамены или нет? Я столько ждала из Воронежа письмо: хотелось ободрить, поддержать в трудную минуту. Почему не написал? Забыл? Некогда? Переживал? Дома я очень весело отдыхала. Веселье было исключительно разнообразное. А сейчас иду умываться и спать, почерк дурной стал и глазам больно: с дороги устала. Из дома только.

На этом кончаю свою филькину грамоту, не обижайся и не упрекай за прямоту, мой тюльпанчик сериглазый.

В будущем безраздельно твоя Тоня Зиброва.

Как же, как же…

Держи, Кармен, шире!

1960

Под одной красной черепичной крышей жили столовая и магазин.

Верховодил в магазине «самый длинный Сандро» с тонкими прозрачными пальцами, как у неврастеника.

Какой продавец!

Про него даже газеты писали, что он «настоящий боец на фронте культурного обслуживания покупателей».

Эта страсть к культуре появилась у него после одного очень пикантного приключения.

Приходят раз к нему трое работяг:

– У нас тут пожар… Шланги горят! [2]Дай одну на троих. Надо ж тушить!.. Долг запиши в тетрадку.

– Ваймэ! Нэт, дорогие друзиа.

– Для друзей да ещё дорогих всегда есть.

– Нэ всэгда, – усомнился Сандро.

– Так будет всегда! – было ему авторитетно обещано.

Часов в десять вечера Сандро прикрыл свою лавочку, пересчитал выручку и, довольный, насвистывая «Сулико» после честного трудового дня, резво затрусил к себе в новенькую походную избушку, которая, как символ вольнолюбия хозяина, стояла не на курьих ножках, а на арбе с колёсами. Только он эдак благородно щёлкнул за собой крючком, как его закрыли на вертушку.

Сандро не спопашился, как лёгкая деревянная его летняя резиденция перевернулась и закачалась на заботливых руках.

Её несли.

Сандро лежал, как он потом рассказывал, спиной на стене, ставшей полом, и усердно звал родительницу в освободители от тёмных сил.

Он вмиг умолк, когда очутился в воде. Тут Сандро своей чугунной головой снёс дверь с петель и вынырнул.

Фу ты!

Его бросили в круглый цементированный бассейн с высоко выступавшими над водой осклизлыми боками, который был на взлобке посёлка и издали смотрелся кратером на Везувии.

Сандро понял, что матушка его зова не услышит, а потому стал выкрикивать безадресные мольбы о помощи.

– Бей водяного! – услышал Сандро, и в бассейн посыпались градом пустые бутылки, банки и даже невесть откуда взявшиеся старательно обглоданные рыбьи позвонки.

Сандро в мгновение ока оценил соотношение тёмных и светлых сил и прибился к берегу, откуда бросали.

Баталия утихла.

До ограды не дотянуться. Стать на дно в бутылках – захлебнёшься. Правда, это не обязательно, если сможешь отхлебнуть с десяток цистерн. Но такой вариант не по зубам Сандро, и он тоскливо взобрался на свой катафалк и простоял, продавая дрожжи, на нём до утра по грудь в воде.

Он слышал, как к его резиденции подбегали ночные клиенты и, не найдя её на месте, не ударялись в панику, лишь торопливо расплёскивали сахарок в районе колёс, ворча снисходительно:

– Какой-то жлобина пожадничал и уволок для персонального удобствия.

Утром Сандро извлекли из бассейна посредством верёвки и отвезли в город к врачу, потому что Сандро взял моду бить себя по чердачку и причитать, по временам кусая несъедобные локти:

– Зачем ты меня, мама, с такой дурной головой родила!?

Голова не носовой платок, не купишь в магазине. Дефицитный товар. Не достанешь из-под полы, а в открытой продаже тем более.

Вот после рассказанного случая всё это Сандро намотал себе на ус, и у него появилась нервная страсть к культуре.

Теперь, когда у него спрашивали то, чего нет, он молча тащил покупателя за прилавок, сбрасывал всё с полок небьющееся на пол:

– Смотри!

Потом властно вёл перепуганного покупателя на склад, переворачивал всё вверх дном:

– Смотри, родной, дорогой! Нэту!

А потом на три дня закрывал магазин, чтобы привести в божеский вид своё хозяйство.

На дверь же вешал записку:

«Пашол на палчиса пакюшат шашлик на патружка».

Теперь кидало в жар Сандро и отсутствие присутствия бумаги.

Ну да! Той самой, для обёртки.

А без неё ни а, ни бэ, если желаешь культурно обойтись с товарищем покупателем.

И хитрый Сандро нашёл выход.

Он подружился с дядей Федей.

Дядя Федя – комендант. Человек для каждого из нас важный. Пусть он не отец-кормилец, но отец спокойствия.

У дяди Феди нет руки.

А ту, что есть, левую, моет он интересно. (Тётя Надя, жена, не любит его и никогда ему не поможет.) Из толстенной алюминиевой кружки он набирает воды в рот, обливает столб, который держит перила и карниз крыльца, намыливает мокрый кусок деревяшки и трёт об него левую свою со всех сторон – от ногтей до плеча. Потом поливает на руку изо рта, продолжая ею тереть – смывает мыло. При этом на его лице столько брезгливости и отчуждения, что, кажется, он жалеет, почему война не оторвала и левую.