Анатолий Санжаровский - Жена напрокат

– Вот что, дорогой! – трудно останавливая свои кулаки, напутственно прохрипел горячий таксист. – Иди и оперируй! Для разгонки на первый раз пока тебе хватит!

Доктор – местами он уже фиолетово вспух – съёжился.

Он мужественно пробовал не охать от боли.

К тому же избитое самолюбие шептало:

«Откажись от операции. Не в состоянии ж скальпель удержать! Или у тебя нету гиппократовой гордости?»

– Иди и оперируй! – наизготовку снова сжал кулаки таксист. – Ишь, молодой, да ранний!.. Моё дело, дам я тебе в лохматую лапу, не дам, позеленю я тебе клешню или ещё крепко подумаю, прежде чем позеленить. Но знай! Если плохо кончится операция, я за своего Врежа так тебе врежу, что из операционной тебя вынесут на руках только в морг. Другого маршрута не будет!

До собственного выноса предусмотрительный доктор дело не довёл.

Врежика выписали из больницы, и он без охоты снова вернулся в школу к своим старым прилипчивым подружкам. К заморским фигурам с трюнделями. К двойкам с тройками.

А что же отец-таксист?

Неужели забыл про свое коронное дам не дам?

Нет, не забыл.

Получив здоровенькое, чисто подштопанное своё чадушко из хирурговых рук, отец на всякий случай завёл сына за себя и дал полную волю своим страстям, мстительно швырнув хирургу в лицо с полсотни зелёненьких самой мелкой расфасовки.

«Должное отдают мелочью»!

Шурша и игриво балансируя, зелёное золото тесно устлало пол у хирурговых ног.

– Ты, – хищневато выговаривал отец, – тянул с операцией! Боялся, что после операции я не дам. Но я чалавек чесни! Ты это запомни! Я твою таксу даю. Я бы сказал о тебе всё-о-о-о, что думаю! Но оч-чень «жаль окружающую среду» – ты вылитый белохалатни рэкетир! – и огнисто пробежался по весёлым зеленям, энергично втирая их каблуками в пол.

Уязвлённый хирург стоял в золотом кругу и не спешил из него выходить.

Благо, через секунду таксист хлопнул дверью.

В кабинете кроме самого толстуна хирурга никого больше не было.

Со вздохом он закрылся на ключ. Надвое переломился в поясе и кинулся подхватывать зелёнку с полу, будто с калёной сковороды.

Толстое, колодистое тело гнулось трудно.

Опустился на колени. Кряхтел, ползал, подбирал в аккуратную стопочку, умываясь солёным по`том.

Кто после этого скажет, что взятки сладки?

Александр Айкович проснулся среди ночи со сжатыми от гнева кулаками.

– Такой сон не имел права мне сниться! – оправдательно сказал он спящей жене. – У меня такого не было! И даже не будет! Чесни слово!

Жена вздохнула во сне.

Он кисло поморщился, подумал в грусти:

«Но как же тогда быть с моим утверждением, что сон – зеркальное отражение наших дневных хлопот? Вах, вах…»

Кафан. Армения.

Понедельник, 8 июня 1992

– Оник! Вот!.. Полюбуйся, что натворил твой Хинго!

И Иван со злостью швырнул в Оника цветастый ком.

Оник развернул.

– Платье?… Ирочки?…

– Бббыло… платье… Вчера вечером она уходила в нём к Хинго… А взаполночь вернулась домой уже без платья!

– Ка-ак без платья?

– А вот так… Под мышкой доставила со свиданухи этот тряпичный комок…

– Иване-джан! Ваня-джан! Ваничка-джан! Дорогой!.. Расскажи, что случилось?!

– Что случилось! Что случилось! Что может случиться, когда два дурысика в шестнадцать лет остаются одни за бугром посреди ночи? Ты старший брат. Власть и указ младшему брату. Пускай твой младшак тебе и расскажет! А у меня нет слов!

Оник с крыльца трубно ревнул в открытую дверь:

– Хинго! На выход!

Нехотя выходит Хинго. Высокий, красивый. Лицо литое, в бронзе загара. Взгляд прокудливый.

– Хинго… Хинго, что случилось? – Оник потряс перед ним цветастым комком. – Это что?

– Что, не видишь? Платью…

– Не вижу платью. Это тряпка… Рваная…

– Резаная, – уточняет Хинго.

– Почему резил?

– Пусть Ира не доводит!.. Я как ей вчера сказал… Ира, моя Ирочка-джаник, я тебе лублу! Я тебе так лублу, так лублу, так лублу, что и не знаю, как крэпко лублу! Ира-джаник, давай скорей! Не дашь – убью! Она сказала: убьёшь – срок судья даст. Большой! И смеётся! Ножкой балуется! Ручкой машет! Попи играет! Что я мог делать? А пик коммунизма, – вмельк скосил глаза ниже пупка, – до луна уже достаёт! Я вежливо сказал, что судья даст – это мне неинтересно. Мне интересно – ты. Считаю до трёх! Я чесни считал, а она та-ак смеялась! Ножкой та-ак баловалась! Ручкой та-ак махал!.. Я чесни досчитал до целых десяти! А она всё равно та-а-ак смеялась! А она всё равно та-ак ножкой баловалась! А она всё равно та-ак ручкой махал! А она всё равно та-ак попи играл!.. На моих бедни нервах!.. Тогда я достал свой маленьки ножичек и от серци до коленка платью ею рези сделал.

– Зачем платью испортил любими девушка? – строго спросил Оник.

– И совсем новое! – уточнил Иван. – Хоть я и не отец, а старший брат Ирке, да… Расходы и на меня падут. Что мы, новое платье девке справляй?

– А! Проехали про эту платью! – сказал Оник. – Хватит про эту платью. Что, Хинго, получилось дальше? Без платью девушка от тебе бежал?

– Ти что?! – обиделся Хинго. – Она что, дуричка? Она мне лубит, я её лублу… Что бежать? Она уже прибежал! Она без платью всё равно та-ак смеялась… Та-ак ножкой баловалась… Та-ак ручкой махал… Та-ак попи играл!.. Я чуть не умэр!

– Чуть не считается, – буркнул Иван.

– В лубове всё считается! – авторитетно возразил Оник. – Скажи, Хинго, когда ты платью рези, что бил ищо?

– А всё!.. Она платью сняла, в комок положила и кинула мне. И всё равно та-аак смеялась!.. И всё равно та-аак ножкой баловалась!..И всё равно та-аак ручкой махал!.. И всё равно та-аак попи играл!.. Я чуть ещё раз не умэр! Она сказала: съешь платье – мечта твоя сбудется! Я тольке один рукав скуши. Болша не мог. И то рукав бил летни, коротки. А если б бил длинни? Я понял, что всю платью мне не скушать, попросил извинени у Аллаха и пошёл прямо на Ирик-джаник! А Ирик-джаник всё равно та-ааак смеялась!.. А Ирик-джаник всё равно ножкой та-ааак баловалась!.. А Ирик-джаник всё равно та-ааак ручкой махал!.. А Ирик-джаник всё равно та-ааак попи играл!.. Я бил ужэ нэживой…

– Хорош неживой! – передразнил Иван. – А натворил чего?

– Да! – поддакнул Оник. – Ти чиво натворил? Ты чито, девушке руку ломал? Ногу сломал? Глаз поломал?

– Ти что!? – снова обиделся Хинго. – Дурак? И я не дурак. Зачем мне её рука, её нога, её глаз?

– При чём тут глаз? – встрепенулся Иван. – Он ей… э… эту… самую… сломал!..

Оник страшно удивился:

– Ваня-джаник! Не только у дэвушки – у кого хочешь что хочешь можно сломать! Рэбро! Челюсть! Нос! Ух! 3уб! Палец!..

– Во! Во! Куда он лазил своим пальчиком-коммунизьмой? Чего он там забывши?