Анатолий Санжаровский - Жена напрокат

А потому добросовестно кусанул!

Пирожку хоть бы хны. Ни вмятинки, ни царапинки.

Зато зуб у меня аврально хрустнул и трупно рухнул на пол.

В ужасе глядя на свою невосполнимую утрату, я запустил этот пирожок в его творца. С горячим распоряжением:

– Сама испекла – сама и кушай!

Но кушать ей уже не довелось. Пирожок был тяжелюха, будто в него запекли ком золота.

Это не я…

Это досада…

Это поломанный зуб кинулся пирожком!

На сломанный зуб суд и повесь всю эту худую петрушку.

1999

– Ужастик!.. Послушай же!.. Ну сколько можно звонить? Послушай, чмо худое! Ты не на ту запал… В конце концов это неприлично. Доведёшь – бомбочку под дверь суну!.. К нему как Маша ехала за тыщу вёрст положительная девушка, а он не открывает! Я ж вижу! Стоишь под дверью. Ну заяц!

Она пришатнулась лицом к самому глазку, защёлкала зубами хищней папановского волка.

«Чёрт возьми! Неужели она и в самом деле видит меня? Как хорошо, что этой блохе Бог рогов не дал, а то б дверь пробила!»

Не отрываясь от глазка, я переступил с ноги на ногу.

– Ну, чего, самолюб, сопишь? Много чего знаешь? Лучше б переложил паркет… Старый… Скрипит… Открывай! А то будет хуже!

«Хуже не будет… Ну слух, как у пограничной ищейки. Через обитую дерматином дверь дыхание слышит!»

– Открывай! Или ты уже не мужчина?

Дожала!

Я был всё-таки ещё мужчина. Во всю злость расхлебенил дверь до предельности.

– Что я говорила! – удивлённо вскрикнула она. – Что я говорила!

Она торжественно возложила кулачки на заметные и под пальто вкусные бёдра.

«Да-с… Очень трудно всё-таки быть мужчиной. Будь моя власть, я б старым холостякам платил за вредность».

– Что… ты… говорила?…

– А то, что мне очень жаль тебя. Но, к сожалению, помочь тебе ничем не могу.

– Без ребусов можешь?

– Представь, могу. Знаешь ли ты, милый, что я выхожу за тебя замуж? – прошелестела она со старательным французским прононсом, хотя преподавала немецкий в провинциальном институте благородных неваляшек. [87]

– Откуда ты взяла?

– Отсюда. – Она строго приставила к виску палец, как пистолет.

– Гм… Я всегда в тебе ценил деловую хватку. Но сегодня ты меня разочаровала. Старый холостяк, между прочим, продукт вообще-то хрупкий. Его не рекомендуется вот так сразу за скрипучие жаберки… Грубо.

– Сам виноватушко! Довёл… Пять лет думать! Лев Толстой за это время целую «Войну и мир» написал! Женись и думай! Что тебе?

– Размечталась… Вот так сразу и женись?

– Да! Вот так сразу, если не считать твоей вечной раскачки.

– Когда ты всё это решила?

– Сейчас. У тебя под дверью. Сам виноват! Открой сразу, я б, пожалуй, и не докувыркалась до такой решительности. А пока ты не открывал, я загадала: откроет – выйду сразу…

– А если б не открыл?

– Чуть погодя.

– Ну, это ещё надо доказать, что именно у меня под дверью ты всё это загадала. У тебя есть свидетели? Документы какие-то?

Из квартиры рядом выглянула на миг любопытная старуха.

– Послушай, что за дела? Может, ты всё-таки пустишь девушку в квартиру?

– Такую девушку только не пусти… – Эти, – показываю на раздутые сумки у её красивых ног, – тоже с тобою?

– Со мною… Приданое… Тарань на кухню… Не зря целый месяц отгостила в деревне у отца с матерью…

На кухне она весело тараторила, доставая из сумки телячью лодыжку:

– Ты думаешь, я шучу? Шутить я давно разучилась. Ничего не поделаешь, тебе надо смириться с мыслью, что я выхожу за тебя, дорогуша, замуж. Вот такая ария Хозе из оперы Бизе. Целая Шопениана. И попутно привыкай, титан возрождения, к своему семейству!

Она поставила на стол у вазы фотокарточку девочки лет семи:

– Это Иришка. Лялька…

– Чья?

– Разумеется, наша…

– Не приписывай мне соавторства.

– Но днём раньше, днём позже… Какая разница? Мужчинчик ты порядочный. Думаю, не откажешься удочерить такую красотулю… Всем от этого только хорошо. Сплошной шоколад! Мне не надо рожать, тебе не надо бессмысленно колебаться… Так когда ты нам с Иришкой подаришь свою фамилию? Она у тебя такая красивая… Так когда?

Я в недоумёнке вздыхаю и целомудренно ухожу в незнанку.

1999

А что бы вы, мил человек, сказали ласкового своей ненаглядной жёнушке, приди она с работы не в семь ноль-ноль, как положено по родному трудовому кодексу, а в половине второго ночи? К закрытию метро? Ну-с?… Так что же вы б сказали?

Вот-вот!

То же самое гордо сказал и я.

Только мысленно.

Потому как культурный и креплюсь из последнего.

Вам-то проще. Это не ваша жена растягивает любовь к службе до половины второго. Но растяни ваша – вы бы не сказали? Да ещё вслух? Да ещё!…

Двадцать лет отжили. Без сучка, без задрочинки!

А тут тебе отпад. Полный!

Бегала она в другие работы. Без происшествий.

В восемь туда. В семь сюда.

Туда – сюда… Туда – сюда… Туда – сюда…

Челночок!

И вот перебежала она служить к…

Назвать его грубым словом – некультурно. Назвать культурно – язык не поворачивается.

Вскакивает в пять и три часа жестоко хлещет себя по лицу. Перед трюмо. То ли ум в себя вколачивает, то ли чего из себя лишнее выколачивает, то ли ещё чего…

Раньше я и не знал, что у моей пёстрокрылки есть лицо.

Прибежала с работы. Поела. Баиньки.

Вскочила. Умылась. Убежала.

Теперь часами себя волтузит, как какая тиранозавриха. Волтузит-волтузит, волтузит-волтузит… Отдохнёт да примахнёт…

Отделочные работы в полном разгаре!

Быстренько заштукатурит избитые места и отбывает королева наша служить. Отечеству… Государю-с…

Ну, служит месяц.

Служит целых два…

Стала задерживаться.

Сначала на час.

Потом на два…

Подъехали и три…

А ретивое подёргивает у меня. Шепчет:

«Спроси у неё чё-нибудь… Патрон у неё не холостой ли? А вдруг этот бабтист уже подговаривается к ней с сексболом?… Да что подговаривается!? А ну она там нижней губкой уже шлёпает с этим слоном в маринаде!»