Венедикт Ерофеев - Василий Розанов глазами эксцентрика

И знал бы ты, какие они все крепыши, все теперешние русские. Никто в России не боится щекотки,я один только во всей России хохочу, когда меня щекочут. Я сам щекотал трех девок и с десяток мужиков - никто не отозвался ни ужимкой, ни смехом. Я ребром ладони лупил им всем под коленку - никаких сухожильных рефлексов. Зрачки на свет, правда, реагируют, но слабо. Ни у кого ни одного камня в почках, никакой дрожи в членах, ни истомы в сердце, ни белка в моче. Из всех людей моего поколения одного только меня не взяли в Красную Армию, и то только потому, что у меня была изжога и на спине два пупырышка...

("Хохо! - сказал собеседник. - Отменно".) - И вот меня терзает эта контрастность между ними и мною. "Прирожденные идиоты плачут, - говорил Дарвин, - но кретины никогда не проливают слез". Значит, они кретины, а я прирожденный идиот.

Вернее, нет, мы разнимся, как слеза идиота и улыбка кретина, как понос и запор, как моя легкая придурь и их глубокая припизднутость (сто тысяч извинений). Они лишили меня вдоха и выдоха, страхи обложили мне душу со всех сторон, я ничего от них не жду, вернее, опять же нет, я жду от них сказочных зверств и несказанного хамства, это будет вот-вот, с востока это начнется или с запада, но это будет вот-вот.

И когда начнется - я уйду, сразу и без раздумья уйду, у меня есть опыт в этом, у меня под рукою яд, благодарение Богу. Уйду, чтобы не видеть безумия сынов человеческих...

Все это проговорил я, давясь от слез. А проговорив, откинулся на спинку стула, заморгал и затрясся. Собеседник мой наблюдал за мной с минуту, а потом сказал:

7. - Не терзайся, приятель, зачем терзаться? Перестань трястись, импульсивный ты человек! У самого у тебя каждый день штук тридцать вольных грехов, штук сто тридцать невольных, позаботься вначале о них. Тебе ли сетовать на грехи мира и тягчить себя ими? Прежде займись своими собственными. Во всеобщем "безумии сынов человеческих" есть место и для твоей (как ты сладостно выразился?) "припизднутости". "Мир вечно тревожен и тем живет". И даже напротив того: "Мы часто бываем неправдивы: чтобы не "причинять друг другу излишней боли". Он же постоянно правдив. Благо тебе, если ты увидишь Его и прибегнешь. Путь к почитанию Креста, по существу, только начинается. Вот: много ли ты прожил, приятель? А - совсем ничтожный срок, а ведь со времени Распятия прошло всего

шестьдесят таких промежуточков. Все было недавно. "И оставь свои выспренности", все еще только начинается.

Пусть говорят, что дом молитвы, обращенный в вертеп разбойников, не сделаешь заново домом молитвы. "Но нежная идея переживет железные идеи. Порвутся рельсы. Сломаются машины. А что человеку плачется при одной угрозе вечной разлуки - это никогда не порвется и не истощится". "Следует бросить железо - оно паутина - и поверить в нужную идею". "Истинное железо - слезы, вздохи и тоска. Истинное, что никогда не разрушится, - одно благородное".

Он много еще говорил, но уже не так хорошо и не так охотно. И зыбко, как утренний туман, приподнялся с канапе и, как утренний туман, заколыхался, а потом сказал еще несколько лучших слов - о вздохе, корыте и свиньях - и исчез, как утренний туман.

Прекрасно сказано: "Все только начинается!" Нет, я не о том, я не о себе, у меня-то все началось давно, и не с Василия Розанова, он только распалил во мне надежду. У меня началось еше лет десять до того - все влитое в меня с отроческих лет плескалось внутри меня, как помои, переполняло чрево и душу и просилось вон - оставалось прибечь к самому проверенному из средств: изблевать это все посредством двух пальцев. Одним из этих пальцев стал Новый Завет, другим - российская поэзия, то есть вся русская поэзия от Гаврилы Державина до Марины (Марины, пишущей "Беда" с большой буквы).

Мне стало легче. Но долго после того я был расслаблен и бледен. Высшие функции мозга затухали оттого, что деятельно был возбужден один только кусочек мозгов - рвотный центр продолговатого мозга. Нужно было чтото укрепляющее, и вот этот нумизмат меня укрепил - в тот день, когда я был расслаблен и бледен сверх всяких пределов.

Он исполнил функцию боснийского студента, всадившего пулю в эрцгерцога Франца Фердинанда. До него было скопление причин, но оно так и осталось бы скоплением причин. С него, собственно, не началось ничего, все только разрешилось, но без него, убийцы эрцгерцога, собственно, ничего бы и не началось.

Если б он теперь спросил меня: - Ты чувствуешь, как твоя поганая душа понемногу тентезируется? Я ответил бы:

- Чувствую. Тентезируется. И ответил бы иначе, чем еще позавчера бы ответил. Я прежде говорил голосом глуповатым и жалким, голосом, в котором были только звон и блеянье, блеянье заблудшей овцы и звон потерянной драхмы вперемешку. Теперь я уже знал кое-что о миссионерстве новых образцов и готов был следовать им, если б даже меня об этом не просили. "Неумело" благотворить и "по пустякам" анафемствовать.

Прекрасно сказано: "Люди, почему вы не следуете нежным идеям?" Это напоминает вопрос какогото британца к вождю калимантанских каннибалов: "Сэр, почему вы кушаете своих жен?" Я не знаю лучшего миссионера, чем повалявшийся на моем канапе Василий Розанов.

Да, что он там сказал, уходя? О вздохе, о свиньях? "Вздох богаче царства, богаче Ротшильда. Вздох - всемирная история, начало ее и вечная жизнь". Мы святые, а они - корректные. К вздоху Бог придет. К нам - придет. Но скажите, пожалуйста, неужели же Бог придет к корректному человеку? У нас есть вздох. У них - нет вздоха.

И тогда я понял, где корыто и свиньи.

8. А где терновый венец, и гвозди, и мука. И если придется, я защищу это все как сумею. А если станут мне говорить, что Розанов был трусоват в сфере повседневности, я, вопервых, скажу, что это враки, что ведь кроме того, что мы знаем, мы не знаем ровно ничего. Но если это и в самом деле так, можно отбояриться каким-нибудь убогим каламбуром, вроде того, например, что трусость - это хорошо, трусость позитивна и основывается на глубоком знании вещей и, следовательно, опасении их. А всякая отвага - по существу - негативное качество, заключающееся в отсутствии трусости. И балбес тот, кто будет утверждать обратное.

Если мне скажут: случалось, он подличал в мелочах, иногда склонялся к ренегатству и при кажущейся незыблемости принципов он, по собственному признанию, "менял убеждения, как перчатки", уверяя при этом, что за каждой изменой следует возрождение, - если мне это скажут, я им отвечу в их же манере: все это декларации человека, что жаловался и на собственный "фетишизм мелочей" и кому (может быть, даже единственному в России) ни одна мелочь ни разу не застила глаз.

Да, этот человек ни разу за всю жизнь не прикинулся добродетельным, между тем как прикидывались все. А за огненную добродетель можно простить вялый порок. Чтобы избежать приговоров пуристов, надо, чтобы сам порок был лишен всякой экстремы. Чтобы избавиться от упреков разных мозгоебателей вроде принца Гамлета, королеве Гертруде, прежде чем идти под венец, надо было просто успеть доносить свои башмаки. Искупитель был во всем искушен, кроме греха. Мы же не можем быть искушены во всех грехах - чтобы знать им цену и суметь отвратиться от них от всех.