Осип Дымов - Всеобщая история, обработанная «Сатириконом»

– Ты не знаешь, что говорит про тебя крымский хан Менгли-Гиреи?..

– А что он говорит?

– Он говорит, что ты в кумыс кладешь толченый мел, и уверяет, что не избежать тебе полицейского протокола!

– У меня кумыс с мелом!

И, кипя гневом, Ахмат закричал:

– Орда, вперед!

Обсудив положение вещей, Иоанн по дороге пристал к Менгли-Гирею.

Долго искали противники реку. В те времена был обычай – воевать только на берегах реки; это было то же самое, что теперь танцевать от печки. Нашли наконец реку Угру и стали по сторонам. Менгли-Гиреи с русскими на одном берегу, а Ахмат на другом.

– А ну-ка, пожалуйте сюда! – грозно звал на свой берег Ахмат. – Мы вам покажем полицейский протокол.

– Ах, боитесь переправиться! – ехидничал Менгли-Гиреи. – Милости просим. Мы вам покажем московских купчих.

– Так его! Так его! – подзадоривали Менгли-Гирея русские воеводы.

Иоанна подстрекали к битве и народ, и воеводы, и духовенство. Но Иоанн отвечал:

– Зачем драться, когда можно и так постоять. Над нами не каплет.

Потом начало капать – наступила осень. Обе армии раскрыли зонтики и продолжали стоять. Пошли морозы. Обе армии надели фуфайки и теплые пальто и продолжали стоять.

– Посмотрим, кто кого перестоит! – говорили враги. В один прекрасный день Ахмат и Менгли-Гирей увидели, что Угра стала.

– Что, если они переправятся по льду и разобьют нас? – подумал с ужасом Ахмат.

– Что, если они переправятся по льду и разобьют нас? – подумал, похолодев от страха, Менгли-Гирей.

– Надо спасаться! – решил Ахмат.

– Надо бежать! – решил Менгли-Гирей. И обе армии пустились так быстро бежать друг от друга, что только пятки сверкали.

Таким образом, свержение ига обошлось без пролития крови и почти без участия русских войск.

Весть о рождении Иоанна Грозного как громом поразила Москву. Птицы и звери попрятались в лесах. Рыба со страху сделалась еще более мокрой и притаилась на дне океана. Люди совсем потеряли головы и были этому очень рады, ибо рассуждали так:

– Иоанн Васильевич все равно их отрубит. Лучше уж сами потеряем головы. Когда придут палачи, они останутся в дураках – нечего будет рубить.

Родившись, Иоанн Грозный осмотрелся кругом и спросил, метнув глазами на стонавшую родильницу:

– Это кто? Ему ответили:

– Твоя мать. Она родила тебя.

Иоанн Грозный милостиво улыбнулся и сказал:

– Она прекрасно сделала, что родила меня… Но… – Грозный нахмурил брови:

– Но… Мавр сделал свое дело, пусть мавр уйдет… Г-жа Глинская! Назначаю вас царской матерью. Теперь можете идти.

Елена поклонилась и удалилась в свои покои.

– А это кто?

Царь указал на женщину, возившуюся с пеленками.

– Акушерка. Она помогла тебе увидеть свет.

– Не люблю акушерок и зубных врачей.

Царь поморщился и велел отрубить голову акушерке. Акушерка была очень рада, что так легко отделалась.

– Зачем акушерке голова? – рассуждала она вполне здраво. – Акушерке нужны только руки и инструменты.

Покончив с акушеркой, Иоанн Васильевич приказал спустить на народ московский несколько медведей.

– Остальные милости, – заявил при этом Грозный, – совершу после. Теперь беру отпуск на год. Править же Московской землею будет мать и дяденька Телепнев-Оболенский.

После этих слов царь затворился со своей кормилицей и целый день не выходил.

Воспитание Иоанн Васильевич получил по Фребелю:

В восемь часов утра он уже был на ногах и для развития мускулов делал гимнастику – остроконечным жезлом бил своего спальника.

Потом приступал к гимнастике, развивающей мускулы ног, – около часа топтал ногами стольника.

В десять начинался урок русского языка – царь ругал бояр.

В одиннадцать Иоанн Васильевич приступал к занятию чужими языками – вырезал языки у провинившихся приближенных, а оставшиеся части тела бросал в темницу.

После завтрака маленький Грозный выезжал из дворца изучать народ.

Изучал он народ не поверхностно, как это делается теперь, а основательно, анатомически: каждого изучаемого разрезал на несколько частей, и каждая часть подвергалась изучению.

Однажды Иоанну Васильевичу передали известные слова Калигулы:

«Как бы мне хотелось, чтобы у всех людей была одна голова и чтобы я отрубил эту голову».

Молодой Иоанн, вздохнув, сказал:

– Я не утопист: я знаю, что сколько людей, столько голов и работы будет много.

И, подняв очи горе, прибавил со смирением:

– Что ж, будем трудиться. Терпение и труд все перетрут.

Так рос молодой Грозный.

Спустя год после рождения Иоанн Васильевич объявил себя семнадцатилетним.

– Теперь начну царствовать! – заявил он. – Кто еще не казнен?

Неказненные бояре стали подходить к Иоанну.

– Не толпитесь! – закричал на них Иоанн. – Тут вам не театральная касса. Станьте в очередь.

– Сколько вас развелось! – с досадой сказал Грозный.

Бояре виновато опустили глаза. К вечеру все было кончено. Оставшиеся после казненных боярские шапки Грозный раздал своим новым приближенным. Так как приближенных оказалось меньше, чем боярских шапок, то любимцы получили по две шапки.

Отсюда пошли двойные боярские фамилии: Голенищев-Кутузов, Сумароков-Эльстон, Витте-Витте, Кафталь-Гандельман. Булацель-Булацель, Гинцбург-Гинцбург и др.

Любимейшей забавой молодого царя было жениться.

У Иоанна, в сущности, было очень нежное сердце, и единственной причиной его жестокости было любопытство. Женившись и пожив некоторое время с женой, он начинал думать: «Любопытно было бы посмотреть, какова будет моя вторая жена?»

Несколько месяцев Иоанн Васильевич боролся со своим любопытством, но потом не выдерживал и постригал жену в монахини, а сам брал другую жену.

– Ничего не поделаешь! – говорил он. – Уж очень я любопытен.

Игрушки молодому царю заменяли бояре, молодые и старые.

Поиграв с боярином, Иоанн начинал томиться мыслью:

– Что у моей новой игрушки делается внутри? Любопытство до тех пор мучило царя, пока он не распарывал боярина и не узнавал, что делается у него внутри. Сначала Иоанну Васильевичу нравились бояре Глинские.

– Славные игрушки! – восхищался он. – Вот интересно было бы знать, какие там у них пружины внутри? Должно быть, заграничные!

Недолго крепился Грозный и велел распороть Глинских. Потом то же самое он сделал с Шуйскими, потом – с Вольскими. Каждый год Иоанн Васильевич производил набор новых любимцев.

Родные любимцев оплакивали их, как покойников. Перед отправкой любимцев во дворец матери и жены голосили:

– На кого ты покинул нас, сиротинушек! Знакомые с грустью жалели любимца: