ОБЭРИУТЫ - ВАННА АРХИМЕДА СБОРНИК

Посидели писатели, беседуя часа четыре, кого-то поджидая, ожидая, кто первый встанет. Посидев, как все, насладившись, как все, разговорами, Свистонов исчез в лифте и очутился на проспекте 25 Октября.

Было уже довольно поздно, и писатели и журналисты фланировали от издательства к Дому Печати и обратно.

Согретые весенним солнцем, они беседовали о том, что Круглов пишет, как Честертон, что хорошо поехать в Крым, что хорошо этакую книжку загнуть, чтоб она ежегодно выходила. Они спускались в Московское Акционерное Общество, ели жареные пиро/кки, читали вечернюю «Красную газету», искали, нет ли о них чегонибудь в хронике, покупали московские журналы и тоже справлялись – не пишут ли о них. Когда находили – то смеялись. Чушь пишут! Иногда к ним подбегал хроникер из студентов и спрашивал, над чем они работают.

Тогда писатели врали.

Это был нелегкий труд – просидеть в редакции часа четыре, а то и пять. К пяти часам у писателей разбаливались головы. Придя домой и пообедав, утомленные, ложились поспать на часок. К вечеру, убедившись, что день прошел и что уже сегодня они не смогут работать, шли с женами к знакомым на чашку чая.

Вечером, когда Свистонов лег в постель и подумал о том, о чем бы почитать: о старинной ли русской утвари, которая может пригодиться для его нового рассказа, или не взять ли путешествие в восточные страны Вильгельма де Рубрук в лето благости 1253, именно главу о прорицателях и колдунах у татар, как они выливают новый кумыс на землю, или том из «Collection de 1'Histoire par le Bibelot» '.

Но поленился Свистонов надеть туфли, сшитые им из бобрика во времена нехватки всего и голода. Не вылез из-под одеяла, не поднялся на стул, быстро не достал книг. Вместо этого повернулся к жене и стал беседовать с ней об услышанных в редакции новостях.

– Леночка,- сказал он, закуривая.

Леночка опустила записки Панаевой на одеяло и, «Историческое собрание Бибело» (фр).

40 облокотившись на локоть, стала смотреть на своего мужа.

– Граф Экеспар,- вяло тянул Свистонов,- свою любовницу цыганку называл Дульцинеей. Разделил свои владения на сатрапии и поставил во главе каждой сатрапии сатрапа. Выдавал своим солдатам чингисханский паек – трех баранов в месяц, а офицерам – двух баранов.

– Неужели? – спросила Леночка.

– Он мечтал образовать панмонгольскую империю с немецким государственным языком и двинуть цветные полчища на запад.

– Вот бы тебе взять такую тему. Можно было бы написать интересную повесть.

– Я тебе еще не сказал,- оживился Свистонов,- что он объявил себя Буддой, состоял в переписке с китайскими генералами, нашел даже претендента на императорский престол, какого-то англинизированного китайского принца, проживающего в Америке и краснеющего, когда его называют китайцем.

Свистонов, вытянувшись под одеялом, курил, смотрел в потолок, затем он повернулся и стал смотреть на стену.

– Эх, жалко,- сказал он,- что никогда я, Леночка, не был в Монголии. Монастыри – дыхание этой страны.

По немецким сказкам дыхания не создашь. Пристроиться, что ли, к экспедиции Козлова, взять командировку от вечерней «Красной».- И уж закрыл глаза и стал засыпать, когда где-то сбоку появилась мысль об охоте и охотниках.

Ему захотелось писать. Он взял книгу и стал читать.

Свистонов творил не планомерно, не вдруг перед ним появлялся образ мира, не вдруг все становилось ясно, и не тогда он писал. Напротив, все его вещи возникали из безобразных заметок на полях книг, из украденных сравнений, из умело переписанных страниц, из подслушанных разговоров, из повернутых сплетен.

Свистонов лежал в постели и читал, то есть писал, так как для него это было одно и то же. Он отмечал красным карандашом абзац, черным в переделанном виде заносил в свою рукопись, он не заботился о смысле целого и связности всего. Связность и смысл появятся потом.

41 Читал Свистонов: В виноградной долине реки Ллазани среди множества садов, ее охвативших, стоит город Телав, некогда бывший столицей Кахетинского царства.

Писал Свистонов: Чавчавадзе сидел в кахетинском погребке и пел песни о виноградной долине реки Алазани, о городе Телаве, бывшем некогда столицей кахетинского царства.

Чавчавадзе был неглуп и любил свою родину. Его дед был ротмистром русской службы, но нет, нет, надо вернуться к своему народу. Чавчавадзе с отвращением посмотрел на сидевшего рядом купца, певшего песню Шамиля и игравшего на гитаре. «Торгаш,- пробормотал Чавчавадзе,- подлое племя, лакей». Купец жалобно посмотрел на него: «Не обижай, я хороший человек» Написав этот отрывок, Свистонов отложил листок: «Чавчавадзе,- повторил он,- князь Чавчавадзе. Что же думает инженер Чавчавадзе о Москве? Ладно»,- решил он и продолжал читать о смерти царя Ираклия и о горе его жены Дарий.

На низких диванах сидели жены сановников, закутанные с ног до головы в длинные белые покрывала, и, ударяя себя в грудь, громко оплакивали кончину царя. Против женщин, с правой стороны трона, разместились государственные чиновники, по старшинству, в безмолвии и с печальными лицами. Выше всех сидели старшие министры, за ними церемониймейстеры с переломленными жезлами.

Из окна комнаты виден был любимый царский конь, стоящий у дворцовых ворот, оседланный наизнанку. Подле коня сидел на земле чиновник с непокрытой головой «Великолепно,- подумал Свистонов.- Чавчавадзе – грузинский посол при Павле I, граф Экеспар, потомок тевтонского рыцарства. Но может быть, и не тевтонского… Надо проверить…» Какие-то дали будущего произведения замерещились Свистонову. «Поляка,- подумал он.- Надо бы еще поляка. Да еще бы изобрести незаконного сына, одного из Бонапартов, командовавшего в 80-х годах русским полком».

Влюбленные глаза Польши, устремленные на Францию, Генрих III убежал, Бонапарт на острове Св. Елены. Наполеон III, восста42 ние не удалось. Сейчас опять Франция и Польша – две культурные рыцарственные сестры,- подумал Пшешмыцкий, идя мимо собора Парижской Богоматери,- и третий рыцарь смотрит на нас – Грузия Написав это, Свистонов сел на постели: «И Париж прихватим,- посмотрел он на пол.- Завтра надо пойти к букинистам».- И Свистонов, завернувшись в одеяло, захрапел.

Утром, побывав в редакции, он отправился на проспект Володарского, стал заходить с портфелем в книжные лавки, как дама в Гостиный двор с ридикюлем.

Хозяева и приказчики спрашивали о его новом романе, говорили о том, что интересно будет почитать, что вот есть любопытная книжечка и что, может быть, он посоветует кому-нибудь из своих знакомых вот эту книжку.

Книжная вакханалия кончилась, и редкие книги стали снова редкими. Дела книгопродавцев в общем шли плохо. Библиотеки не продавали им больше книг по 1 р. 20 к. за пуд.