Люда и Игорь Тимуриды - Моя профессия ураган

Я вспомнила весь бой, который провела Юурга, защищая меня от Шоа, а также действия остальных. И вычленила из него все удары, блоки, приемы, вращая его в голове, как фильму.

Дело в том, что, сработав тогда в кризисной ситуации, я восстановила броски ножей почти автоматически, точно повторяя свои собственные движения и словно заново натренировав их, повторив несколько тысяч раз. Тело вспомнило и ножи, и навык метания. И все. Ничего более сложного пока в голове не было. Руками и ногами я владела пока как балерина, которая может сделать любое движение, раз увидев, но это не мастерство. Хотя тело легко подчинялось мне. Впрочем — легко — понятие относительное. После болезни мне надо было подчинять и тело — я была, как я поняла, слишком еще беспомощна перед людьми…

И начались изматывающие, изнурительные тренировки, в которых единственным, кто заставлял, была я сама…

Хоть я и овладевала любыми навыками, в первый раз или нет, быстро.

У меня был сильный стимул! Одно дело — тренироваться, когда опасность неочевидна… Просто так… Чтоб быть сильным… А совсем другое — тренироваться, когда за тобой по пятам идет смерть. Когда каждую минуту это тебе может понадобиться. А ты не знаешь, успеешь ли ты хоть немного сделать что-то до этого. Говорят, что в критических ситуациях, когда на тебя идет охота, все способности обостряются… А сейчас это ощущение охоты на тебя я буквально ощущала кожей. И, боялась, что не успею…

Ощущение беспомощности меня бесило и подгоняло, когда мной одолевала слабость.

Я всегда ненавидела слабость, и больше всего в себе. И всегда работала как одержимая, изнемогая, но не сдаваясь. Бешено, безумно, неотступно, штурмуя здесь и сейчас, овладевая этим здесь и сейчас. Я задыхалась от усталости, захлебывалась потом, но овладевала приемом не потом, а здесь, до кровавого пота. Обычно люди думают — ах, когда-то достигнем, когда-то будет хорошо, не понимая, что вся мощь ярости должна быть до безумия направлена на совершенство того, что ты делаешь сейчас, тех деталей, и ты в этих мелочах должна умереть, но достигнуть дьявольского совершенства.

Возьмите, к примеру, рисунки карандашом великих художников, когда они еще учились в школе, не приступив в красках. Вы будете поражены их дьявольским упорством и тем, сколько труда нужно было вложить, чтоб достигнуть такого совершенства! Сравните их со слабыми, манерными рисунками их одноклассников, оставивших достижение на потом. И вам станет ясно, проследив путь, сколько потребовалось труда и энергии, чтоб так рисовать. Именно в этих мелочах, которыми надо было овладеть, в этих шагах видна вся вложенная энергия, вся ярость, все бешенство устремления к достижению здесь и сейчас, не откладывая на потом. Именно потому они и достигали, что сражались здесь и сейчас, именно здесь, в каждой мелочи здесь и сейчас достигая совершенства, беря, а не думая, что когда-то достигнешь. Я задыхалась, злилась, приковывала к нему ум, но не отпускала явление, пока его не достигала…

Как только какое-то чувство в настоящем совпадало с тем, что уже было в прошлом, во мне точно вспыхивало воспоминание… На этот раз это тоже было раннее детство. Я уверена — меньше пяти лет…

Я почему-то была в кругу тэйвонту… Маленькая… И, похоже, я была с Радомом.

Только этот Радом был моложе, а в висках не было седины.

Я была странная — маленькая, неразговорчивая, суровая, словно отрешенная от окружающих. Холодное, ничего не отражающее маленькое лицо, молча сидящая в стороне девочка. Ни во что не вмешивающаяся, но все наблюдающая…

Я только что провела бой с уже почти взрослой тай и "убила" ее. В смысле, конечно, что провела смертельный удар ножом, но лишь уколола, наметив его, но сдержала руку…

Они были в шоке.

— Этого не может быть! — нервно говорила тай, пытаясь подняться и останавливая кровь из раны. Она все-таки была слишком глубокая.

— Ты б лучше тренировался как она, — холодно сказал Радом.

Я спокойно сидела, ничего не отвечая и спрятавшись за Радома. У меня было какое-то предубеждение против тэйвонту, хотя Радома я любила. Он забрал меня, раненную, после побега, из села, где ко мне плохо относились — мастер имел право забирать любых детей, а тем более беспризорных и подкидышей в замок

Ухон, где из них делали тэйвонту. И теперь он непрерывно учил меня. Я же почти холодно перенимала у него все, что он мог мне дать, неохотно, как пугливый крошечный олененок, откликаясь на ласку. Он же был просто в восторге, как я тренируюсь. Но ему не пришлось переживать того, что мне… И он не знал, что это не первая школа тэйвонту, которая меня тренировала — мне пришлось уже удрать от дожутов, которые в бою были сильнее… И хоть я их ненавидела, но годы, проведенные в их замке, оказали свое влияние — я относилась к белым тэйвонту чуть презрительно и настороженно. Но Радом ничего этого не знал, и восторгался мной, как тренер своей ученицей.

Вообще-то все тэйвонту тренировались все время, но то, как тренировалась я, их убивало. Сначала они все рядом. Я, маленькая, тренируюсь наравне со всеми.

Потом часть отсеялась. Я все на площадке. Упорно, отчаянно, закусив губы, до крови…

Уходит время, уже вечер. И неуклонно редеют ряды тренирующихся. Нас уже остается трое. А я все кручу и кручу ту же деталь или прием с тем же абсолютным остервенением, нет — абсолютным сосредоточением, ожесточением и упорством, хоть и валюсь с ног. Но вот поднялась, сосредоточилась, и снова вкладываю абсолютно всю волю.

Напомню — мне всего пять лет. И они странно глядят на меня, не выдерживая взгляда моих суровых и взрослых глаз.

…Потом остаюсь только я и Радом — все уже ушли. Я раскрасневшаяся, мокрая, в стареньком рабочем костюме, который на меня велик. Он взят у одной из люты, а я стремлюсь, чтобы было абсолютно точно отработан каждый поворот, каждая мимолетная фаза приема, каждая крошечная деталь. Я добивалась не просто совершенства, а абсолютного совершенства каждой отдельной мелочи, каждой составной приема, оттачивая те буквы и слова, из которых складывается речь, до невозможности. Чтоб в бою я могла спокойно говорить, не думая о буквах и словах. Читать стихи. Уже Радом отправился ужинать, а я все кручу. Тупое, самозабвенное упорство, когда все остальное словно исчезает кроме цели. Только цель значит для меня больше всего, ум концентрируется на ней, как на некой сверхзначимости, и накручивается все больше и больше, хотя сил уже давно нет, и мне грозит смерть от измождения. Но это ничего уже не значит, кроме достижения цели.

Полотенце в седьмой раз мокрое от пота — его приходится выкручивать и вешать, чтоб просохло, пока я тренируюсь… Все еще тренируюсь, хоть уже никого нет, кроме меня и вернувшегося усталого Радома.