Петер Карваш - Юморески и другие пустячки

— Зато это позволило вам окончательно забыть о Марине, Хуаните и...

— Хрена с два,— буркнул Коломбо.— Человек может забывать в течение двух недель, месяца. Но потом у него начинает покалывать сердце, он худеет, как скелет, теряет сознание и приобретает одышку. Она была прекрасна, как мечта, эта Мерседес, накажи ее Господь, но ведь и я всего лишь человек. Я хотел купить себе дом в Севилье и торговать пряностями или учить детей итальянскому или еще что...

— Вместо этого вы поднялись на корабль.

— Ага,— сокрушенно кивнул Коломбо, словно ненасытная Мерседес высасывала из него соки и этой ночью.— На этот раз мне дали настоящую флотилию, семнадцать кораблей, тысяча пятьсот парней. Мы вышли из Кадиса, и я был самым счастливым человеком в мире.

— И самым знаменитым! Вы завоевали для испанской короны кучу островов, в том числе Маргериту с жемчугом вместо морского песка, на Гуанахане вы получили первые сведения о золотоносной стране, вся Иберия говорила только о вас!

— А индейцы тем временем убивали моих людей на Испаньоле! Нет, я совершил роковую ошибку!

— Какую?— напряженно допытывался Рохас.

— Что не вернулся вовремя! Вернись я вовремя, меня бы не оклеветали, не очернили перед королевой, она бы не послала этого мерзавца Франсиско Бободилью с полномочиями запереть меня и моих братьев в трюме и притащить назад!

— Почему же вы тогда не вернулись своевременно?

Коломбо саркастически ухмыльнулся.

— В объятия Мерседес? Лучше отравленные стрелы антильских индейцев, мачете пуэрториканских головорезов и предательские подводные течения этой огромной реки, впадающей в море за Тринидадом, чем бездонное ложе моей Мерседес!

— Но вы не избежали его, адмирал!

— Ну как же, как же, избежал,— мрачно кивнул Коломбо.— Когда я вернулся, она уже взяла в обычай спать с генеральным штабом в полном составе, включая дежурного поручика.

— Так что вас она оставила в покое!

— Скажете тоже! — Коломбо придвинул к Рохасу пустой бокал.— Она вбила себе в голову, что я сделаю карьеру, что из нее получится госпожа министерша, или госпожа адмиральша, или что-нибудь еще в этом роде. Едва лишь я реабилитировал себя перед королевой и очистил себя от клеветы, едва Фердинанд наградил меня за услуги, она снова погнала меня на службу, на подвиги, на незабываемые деяния.

— И вы снова оказались в море.

— Да, проклятая шлюха. Один раз я вышел в море с шестью кораблями из Сан Лукара де Барамеда, во второй раз — с четырьмя. Взял с собой Диего, моего мальчика. Внебрачного. Целые недели мы играли в кости.

— А слава?

— Слава?! Какая слава?! Вы, я вижу, совсем меня не слушали, сеньор! Слава меня сроду не интересовала! Я хотел покоя! Ничего иного, кроме благословенного покоя! Всю жизнь я мечтал о покое! Пусть бушуют волны, смерчи и ураганы, пусть дикари осыпают нас ядовитыми стрелами и дротиками, пусть нас разобьет о незнакомые рифы в тысячах миль от дома, пусть нас убивают, пытают, предают и судят — но только, ради всего святого, дайте мне капельку покоя! Неужели я не заслужил его за всю свою жизнь?!

Фернандо де Рохас молчал. То, что он здесь узнал, вряд ли могло стать темой для романа в стихах и диалогах; ожидал найти здесь прикованного Прометея, человека с неукротимым влечением к далям, к полету, одержимого открывателя неизвестного...

Вдруг Рохас ощутил прилив безмерного возбуждения: ему кое-что пришло в голову.

— Сеньор,— сказал он дрожащим голосом,— не знаю, слышали ли вы об этом, но... в последнее время в Испании раздаются определенные сомнения, относятся ли к Индии острова и материки, которые вы открыли!

— А куда же еще им относиться!— равнодушно спросил Коломбо и опорожнил бокал.

— Этого я не знаю. Может, стоило бы отправиться туда еще раз, как вы думаете?!

— Может быть,— сказал Коломбо, уставившись в стену дома напротив.

— А вам не хотелось бы?..— спросил Рохас.— Вы меня слушаете?! У меня есть кой-какие связи, и я бы вам...

— Ради бога,— с горечью прервал его Коломбо. Он поглядел на элегантного литератора, как бы вопрошая: вы не видите, кто перед вами сидит? До сих пор не пригляделись?

Затянулась бесконечная пауза. Они допили и расстались.

Когда Фернандо де Рохас входил в комнату, которую снимал в гостинице «Эль Кабальеро Мио Сид», он услышал за собой голос парнишки-официанта. Он остановился, а мальчик доверительно зашептал:

— Сеньор...

— В чем дело?

— Не угодно ли сеньору барышню? У нас их здесь несколько, очень красивые... Глория, Росита, Анита... И все как на подбор...

— Нет,— резко возразил поэт,— ничего подобного я не желаю. Спокойной ночи.

Он вошел в свою комнату, разделся, помолился, и это не было молитвой испанцев. Но тут в голове у него молнией пронеслась мысль: она была абсурдной и в то же время абсолютно естественной. Он вскочил с постели, прервав молитву, наспех оделся и сбежал вниз, в трактир.

— Где эти барышни?— спросил он парнишку, стиснув зубы.

Они в самом деле были такие: очаровательные, искрометные, необузданные, манящие и обжигающие. Он обратился к самой прекрасной из них:

— Сеньорита, мне нужно, чтобы вы свели с ума одного человека. Чтобы вы сделали его безумцем. Чтобы вы обмотали его вокруг пальца. Чтоб вы его заставили жить, действовать, сражаться! Этот человек всю свою жизнь не делал ничего, к чему его не принудили женщины! Вы можете заработать много денег! Понимаете?

— Нет,— сказала дама по имени Пепита.— А об чем речь?

Когда они пришли к «Эль Маго Висенте», Коломбо там уже не было. Коротконогий корчмарь приблизился к ним утиной походкой.

— Если вы ищете этого итальянца — так ему стало плохо. Знаете, ему нельзя много пить. У него уже два приступа было. Его унесли, он сейчас в лазарете «У милосердных францисканцев».

Христофоро Коломбо лежал на соломе в старой заброшенной часовне и умирал.

— Сеньоре Коломбо,— обратился к нему Фернандо де Рохас,— со мной пришла некая дама. Она давно уже вас любит, страстно и отчаянно, но не осмеливалась признаться вам в этом.

Адмирал сдвинул со лба сырые тряпки, взглянул на разряженную Пепиту и сказал:

— Дайте мне только отойти немного, фея-синьорита! Боже мой, как вы прекрасны! Такую красивую женщину можно встретить лишь раз в жизни! Мы купим домик где-нибудь под Бургосом, будем разводить виноград и лимоны...

— Ну уж нет,— сказала Пепита и выгнула спину так соблазнительно, что чуть не вывалилась из своего декольте.— Сперва ты должен прославиться! Сперва ты должен отправиться в плавание!

— Идет,— сказал Христофоро Коломбо.— Дайте мне плот, и я поплыву на нем в Индию. Разом больше, разом меньше — какая теперь разница.

На рассвете он умер. Похоронили его за францисканским кладбищем в Вальядолиде. Фернандо де Рохас написал королю не меньше семи петиций, пока его прах перевезли наконец в монастырь Лас Куэвас в Севилье.