Евгений Мин - Другие времена

- Свояк? - переспросил Леня.

- Муж сестры жены, - пояснил Лошкарев. - Свой человек.

- Хватит тебе болтать! - одернула его Аделаида Павловна. - Идемте завтракать!.. А ты, Алексей, принеси воды!

- А если... - сказал Леня, что означало: "Зачем вы посылаете старого человека, когда я в два раза моложе".

- Нет уж, - сказал Леша, - ты гостюй. Я мигом.

Едва успели Козыревы войти в дом и раздеться, как появился Леша. Он нес два полных ведра воды так легко, будто это были чайные чашечки.

- Идите во двор, - сказала Аделаида Павловна, - а мы с Тоней все приготовим.

- Пойдем, - предложил Алексей Федотович Лене, - покажу хозяйство. Хвалиться, в общем, нечем.

Участок у Лошкаревых был маленький. Добрую часть двора заполняли только что распиленные плахи. Острый запах сосны ударил Лене в ноздри.

Проходя к яблоням, они чуть задержались у открытой двери сарая. Леня увидел там склад разных вещей: кабель, свернувшийся, как удав, толстыми кольцами, молотки, пилы, стамески, топоры, банки с краской и много других предметов, без которых не может обойтись рачительный хозяин.

- Вот оно, мое богатство, - пояснил Леня, - тут, можно сказать, все, что человеку нужно. Самое главное... Не бежать же к соседям, да и не у каждого найдешь.

На гвозде висел большой негнущийся брезентовый плащ.

- Необходимая одежда, - сказал Леша. - Ни дождь, ни снег не пробьют.

Затем Леша показал комнату Кости, которую он собирался оклеить новыми обоями, комнату дачников, где нужно побелить потолок и поправить плинтуса.

Завтракали в маленькой теплой комнате, и Леня, цепким, как у оценщика в ломбарде, взглядом окинув комод, гнутые стулья, спросил Лошкарева:

- Столяр?

- Нет, - ответил Лошкарев, - конечно, все это своими руками сооружали, но, в общем-то, семейство наше - природные металлисты. Знаешь, Леня, как нас учили?.. Сперва из картона деталь сделай, фольгой оклей, а потом уже к металлу допускают. Металл, он, как баба, ласковой руки просит.

- Леша! - возмутилась Аделаида Павловна.

- Ну не сердись, Адочка. Раньше, конечно, баба была, а теперь - женщина. Разница есть? - хитро подмигнул он Лене.

- Угум! - сказал Леня и вспомнил рубенсовские полотна.

- Хватит! - рассердилась на мужа Аделаида Павловна. - Ешь лучше, и вы тоже.

Она положила Козыревым еще по куску желтого, как солнце, омлета, густо посыпанного зеленым луком.

- Баба! - засмеялась Тоня. - Конечно, баба. И ты, Ада, и я, и те, которые занимают ответственные посты. Все мы - бабы. Ни за что не хотела бы родиться мужчиной.

- Мужчина - это еще, можно сказать, не мужик, - вымолвил Леня.

- Есть у нас в редакции мужики-бабы, - громко захохотала Тоня.

Леня вспомнил эстетика Ардашева, но ничего не сказал.

- Довольно! - умоляюще посмотрела на сестру Аделаида Павловна. - Ешьте!.. Наконец-то приехали, а я думала, никогда...

- Это все Ленька, - перебила ее Тоня. - Сидит у себя в мастерской, будто сыч. Какую-нибудь табуретку неделю пишет, не оторвешь!

- Неделю? - зорко посмотрел на Леню Лошкарев. - Знаешь, свояк, как раньше хозяин столяра испытывал? Придет к нему какой-нибудь этакий-сякой и говорит: "Я - мастер". - "Мастер? - спрашивает хозяин. - А табурет можешь сделать?" - "Велика хитрость", - отвечает. "Сколько тебе времени потребуется?" - "Дня, говорит, хватит". - "День? Ну ступай, откедова пришел!" Меньше чем за три дня мастер табурета не делал. Зато и жил потом этот табурет век.

Завтракали, разговаривали; больше всех говорил Леша, а Леня молчал.

После завтрака Лошкарев предложил Козыревым:

- Пошли бы прогуляться, а я пока кое-чем займусь.

- Пусть Леня идет один, - сказала Тоня, - а мы с Адой посуду помоем, поболтаем о наших делах.

Тоне очень хотелось пойти с мужем, но сейчас, она знала, ему нужно побыть одному. Во дворе Лошкарев сказал Лене:

- Может, желаешь на финках погонять...

- Можно, - сказал Леня.

Лошкарев направился в свой сарай-кладовую, вытащил оттуда финские сани с блестящими длинными полозьями и гибкими ручками.

- Самоделки? - спросил Козырев.

- А как же, - сказал Лошкарев. - Таких нынче нигде не раздобудешь. На них с любой горы кати - управишься... Ну, гуляй, - подтолкнул он к Лене сани.

Ярко светило солнце. С хрустальным звоном падали капли с сосулек. Дорога была накатана, и сани шли легко. Сначала Леня проехал вдоль улицы мимо лошкаревского дома, остановился у стеклянного колпака, накрывавшего знаменитый сарай, постоял, подумал и покатил к озеру.

Озеро, огромное, белое, сверкало мириадами кристаллов. Тугой, настоянный на хвое воздух пьянил. Ветер обжигал лоб, щеки, подбородок. Леня все ускорял и ускорял бег, радуясь движению, воздуху, небу. Он был счастлив, как в далекие годы, когда катался на салазках с мальчишками в Вятке по Копанской улице. И ощущение этого давнего, навсегда утраченного детства охватило его. Он летел на санях, выкрикивая столько слов, сколько не произносил за год.

На середине дороги он устал, остановил сани, повернулся лицом к солнцу, снял ватник, вязаную шапку, уселся на сани и сидел долго, не думая ни о чем. Странно, всегда он воспринимал мир только в цвете и красках, недаром друзья говорили: "козыревский глаз". А сейчас он лишь слушал легкий шорох веток елей, когда с них падали нашлепки снега, тонкий свист ветра, едва уловимое потрескивание льдин. Обоняние его, притуплённое курением, сделалось острым, как у зверя. Запах снега, сосен, казалось, даже солнечного луча, стал доступным ему. Он сидел, слушал, вдыхал мир. Затем он встал, понесся на санях, теперь уже в другую сторону. Он опять утомился, опять сидел, ни о чем не думая. Сколько продолжалось так, он не знал и, лишь взглянув на часы, с досадой подумал: "Пора!"

Когда он вернулся домой, то увидел, что половина плах расколота. Леша был без ватника и берета, в черной сатиновой рубахе с распахнутым воротом. Перед ним стоял чурбан. Легко зацепляя плаху острием топора, Леша ставил ее на чурбан, прицеливался - и плаха с сухим треском разлеталась на части.

- Мне, - сказал Леня, и Леша понял, что он имеет в виду.

- Попробуй, - сказал Леша.

Леня взял топор. Он умел колоть дрова. Но получалось у него совсем не так легко и красиво, как у Леши. Он почувствовал это и отдал Леше топор.

- Молодец, - похвалил его Леша, но в этой похвале сквозила снисходительность.

Тоня выглянула из дома, увидела Леню, обрадовалась:

- Вернулся!.. Щеки у тебя как у младенца.

Послышался голос Аделаиды.

- Пора обедать! - потребовала она.

Лене не хотелось уходить со двора, но Леша сказал:

- Командование, оно знает.

Обедали молча, и даже Леша ничего почти не говорил.

После обеда Козыревых уложили на широкую двухспальную кровать. Им снились разные сны. Тоня видела своего первого мужа, Гурского. Красивый, с жестким, презрительным лицом, он смотрел на нее, цедя сквозь ровные белые зубы: "Вы - плохая актриса... Вы никуда не годная жена. Я вынужден расторгнуть брак с вами". Лене снилось снежное озеро. Ветер вкрадчиво шептал: "Козырев... Козырев... Где же твой глаз?"