Джек Лондон - Гиперборейский напиток

Но Муусу все еще был недоволен.

— Ах, господин, мы накопили много патоки, и сахара, и муки — это целое богатство. Но хижина у нас все же плохая, одежда износилась, и спим мы на ветхих шкурах. Мой желудок просит такого мяса, которое не оскорбляет неба своим зловонием, я хочу чая, который пьет Туммасук, и еще мне очень хочется курить табак шамана Нивака, замышляющего погубить нас. Я наедаюсь до тошноты мукой и сахаром, и патоки у нас вволю, но сердце Муусу тоскует, а постель его пуста...

— Замолчи, глупец, — ответил я, — ты ничего не понимаешь. Не торопись, умей ждать, и мы завладеем всем. А если мы вздумаем сразу все заграбастать, то добудем мало и в конце концов останемся ни с чем. Ты сущий ребенок, и не понять тебе мудрых мыслей белого человека. Держи язык за зубами и наблюдай. Я покажу тебе, как действуют мои братья за морем и как они прибирают к рукам все богатства мира. Это называется «бизнес», а что ты понимаешь в бизнесе?

На следующий день Муусу прибежал в хижину, запыхавшись.

— Господин, странные дела творятся в хижине шамана Нивака! Все пропало, не будет у нас теперь теплых мехов и хорошего табака. А все из-за того, что ты гонялся только за патокой и мукой. Сходи сам и убедись, а я присмотрю за варевом.

Я пошел в хижину Нивака и увидел, что он смастерил собственный перегонный куб, искусно скопировав мой. Шаман встретил меня, едва скрывая торжество. Да, этот Нивак был человек смекалистый и, видимо, спал в моей хижине не очень крепко.

Однако я ничуть не был встревожен, ибо я знал то, что мне нужно было знать. Возвратившись в свою хижину, я стал внушать Муусу:

— К счастью, право собственности признается этим народом, которому не дано было узнать других принятых в человеческом обществе законов. И так как право собственности здесь уважают, мы с тобой скоро разжиреем. Кроме того, мы введем новые порядки, каких другие народы достигли ценою великих трудов и страданий.

Муусу весьма смутно понимал то, что я ему говорил, пока не явился к нам шаман и не стал, сверкая глазами, с угрозой в голосе, требовать, чтобы я продал ему часть своих запасов.

— Во всей деревне нет больше муки и патоки! — кричал он. — Ты хитростью выманил все у моего народа за то, что они спали с твоими богами. У них теперь нет ничего, кроме слабости в коленях, пустоты в голове и жажды, которую нельзя утолить холодной водой. Это сделал ты! Но мой голос имеет власть над ними, и тебе лучше торговать со мной так же, как ты торговал с ними, когда получал от них патоку и муку.

И я ответил:

— Это дельные слова. Сама мудрость говорит твоими устами. Давай торговать. За вот это количество муки и патоки ты дашь мне жестянку чая и два ведра табака.

Муусу даже застонал, услышав это, и, когда сделка состоялась и шаман удалился, стал меня укорять:

— Уж не сошел ли ты с ума, господин? Теперь мы пропали. Нивак будет сам варить самогон, и придет время, когда он прикажет народу не пить никакого другого напитка, кроме его самогона. Мы погибли, наш товар потеряет всякую цену, а жилье у нас негодное, и постель Муусу холодна и пуста!

А я ответил:

— Клянусь шкурой волка, ты дурак, и отцы твои были дураки, и потомки твои до последнего поколения будут рождаться дураками. Лучше совсем не иметь мозгов, чем иметь такие, как у тебя. Глаза твои слепы и не видят выгоды, о которой я тебе столько толковал, и в делах ты ничего не смыслишь. Иди, ты, сын тысячи глупцов, отведай самогона, сваренного Ниваком в его хижине, и возблагодари своих богов за то, что существует мудрый белый человек, по милости которого ты катаешься, как сыр в масле. Иди пей! А когда напьешься, возвращайся, пока твои губы еще будут хранить вкус этого напитка, и скажи мне, каков он...

Два дня спустя Нивак прислал нам поклон и приглашение прийти в его хижину. Муусу пошел, а я сидел один дома, прислушиваясь к шуму перегонного куба и дымя трубкой, набитой табаком шамана. Торговля в этот вечер шла слабо, никто не зашел выпить, кроме молодого охотника Ангейта, который был мне верен. Через некоторое время вернулся Муусу. Он задыхался от смеха, а глаза его стали, как две щелочки.

— Ты великий человек, — сказал он. — Ты великий человек и не станешь осуждать бедного Муусу, своего слугу, за то, что он иногда сомневается в твоей мудрости.

— Ну, в чем дело? — спросил я. — Ты не слишком ли много выпил? А другие как? Крепко они спят после самогона Нивака?

— Нет, они все злятся, тела их так и не узнали радости. И вождь Туммасук схватил шамана за горло и поклялся костями своих предков, что больше никогда не пустит его на глаза. Вот послушай, как все было. Когда я пришел туда, варево булькало и кипело, пар проходил через колено, так же, как у тебя, и так же, проходя через лед, стекал каплями. Нивак дал нам выпить, но его самогон совсем не такой, как у тебя, он не жжет язык и не щиплет глаза. По правде говоря, это была просто вода. Мы пили, и пили сколько влезет, и все-таки сидели спокойно, и сердца наши не согрелись. Нивак растерялся, и на лицо его словно туча набежала. Он посадил Туммасука и Ипсукук отдельно и просил их пить, пить и пить. И они пили, пили, пили, но все сидели трезвые и спокойные, а потом Туммасук вскочил в гневе и потребовал обратно свои меха и чай. Ипсукук тоже возвысила голос и заговорила сердито. Тут уже все потребовали обратно то, что дали за самогон, и поднялся большой переполох.

Тут из-за шкуры, занавешивавшей вход в нашу хижину, раздался голос Туммасука:

— Может, этот сын собаки думает, что я кит?

Вождь появился перед нами разъяренный. Лицо его было мрачно, брови насуплены.

— Я надулся, как рыбий пузырь, и могу лопнуть! Я едва хожу из-за тяжести в животе. Никогда еще я не пил столько, а между тем взгляд мой ясен, колени не гнутся, а руки не дрожат.

— Боги не слушают шамана и не хотят снисходить к нам, — жаловались люди, один за другим входившие в нашу хижину. — Только у тебя в хижине творятся чудеса.

Я едва успевал подносить гостям напиток. Все сразу повеселели, а я посмеивался про себя. Дело в том, что в муку, проданную шаману, я подмешал изрядное количество соды, которую получил от Ипсукук. Как же могло варево шамана бродить, если сода делала его пресным? А как могло варево шамана приобрести крепость, если оно не бродило?

С этого дня богатства снова потекли к нам безо всякой помехи. Мы накопили бесчисленное множество мехов и женских рукоделий, нам достался чай, который был у вождя, а мясо нам несли и несли без конца.

Однажды Муусу, ужасно перевирая, рассказал мне историю Иосифа в Египте, и из нее я почерпнул блестящую идею. Вскоре половина племени работала на меня: строила хранилища для мяса. Я получал львиную долю того, что они добывали на охоте, и откладывал про запас. Муусу тоже не терял даром времени. Он вырезал колоду карт из березовой коры и научил Нивака играть в «семерку». Отца Тукеликеты он также втянул в игру и скоро получил в жены эту девушку, а на другой день перебрался в хижину шамана, лучшую в поселке. Падение Нивака было полным, он лишился своего имущества, барабанов из моржовой шкуры и других вещей, которые служили ему при заклинаниях, — словом, всего. И в конце концов ему пришлось колоть дрова, носить воду и быть в полном подчинении у Муусу. А Муусу объявил себя шаманом, или верховным жрецом, и на основе своих туманных представлений о священном писании создал новых богов и стал творить заклинания перед новыми алтарями.