Михаил Литов - Клуб друзей китайского фарфора

А ведь момент напряженный, решающий, и напрасное у меня веселье. Я мне могу, однако, совладать с собой, ее обличения, ясно указывающие, что из темноты с нами, грешными, говорит в высшей степени правильная девушка, воспитанная в строгости и подчинении мудрым традициям, умиляют и забавляют меня, а возможность отбить ее наскоки вескими аргументами, подсказанными болтовней Саввы, я всего лишь превращаю в комическую игру. Не поступаю ли я опрометчиво?

- Нам не о чем говорить, - решает Вера, и, получается, тот шанс, который она дала мне в первую минуту, не слишком-то воспротивившись моему присутствию, а может быть, слегка даже и поддавшись моему обаянию, полностью проигран, растоптан и отброшен мной, моей нерадивой беспечностью.

- Мы пьяны, - согласился Никита миролюбиво, - но мы сейчас способны говорить задушевно, сердечно, как никогда.

- Нам хватит душевной тонкости, деликатности, чтобы... - вставляю словечко и я, но Вера перебивает раздраженно:

- Пропустите меня, или я позову людей.

- Нас трое в этом мире, - возражает Никита, - связанных общей целью.

- Возьми пальто, Вера, - обратился я к реализму, - возьми, и покончим с этой глупой историей.

- Это все, что вам от меня нужно?

- Потом будем жить в одном доме, - сказал Никита, - одной семьей.

Ее размышления длились недолго. Лицо посуровело окончательно и сделалось различимей в темноте. Я вздрогнул от дурных предчувствий.

- Я вас успокою, - сказала она, - я возьму пальто.

У меня отлегло от сердца, и я воскликнул:

- Прекрасно!

- А иначе и быть не могло, - сказал Никита.

Я пустился немножко воинствовать, делать натиски, я вошел, уж не знаю, кстати ли, в раж и стал несколько неистов:

- Какие же, Вера, ты дашь нам свидетельства, что недоразумение исчерпано и мир между нами восстановлен?

- Какие? Вам нужны свидетельства?

Больно меня кольнуло желание быть с ней, и я, взволнованно топчась по снегу, остро переживал состояние неприкаянности, которое все заключалось в том, что я до сих пор и впрямь не знал, какова она, Вера, вблизи, в настоящем слиянии, и память указывала мне на это обстоятельство как на нелепое и ничем не оправданное упущение с моей стороны. Я взял в темноте ее руку, хотел снять с нее перчатку и пальцы ее согреть своим дыханием. Она, отступив на шаг, проговорила:

- При вас надену это пальто. Чтобы вас больше не мучили никакие сомнения.

Она сбросила ловким движением то пальто, что было на ней, и попросила Никиту подержать его. Я стал разворачивать сверток.

- Прощайте!

- Стой!

Мы закричали в два голоса, и наши голоса слились в один.

Никита бежал за ней, размахивая пальто, я бежал за Никитой со свертком в руках, который казался мне теперь необыкновенно тяжелым. Никита упал, споткнувшись, запутавшись, обессилев.

Мы ее не догнали.

Запутались, обессилели. Я тоже упал, и холодный снег облепил мое лицо.

Она убежала в одном платье, возможно, в том же, что и в прошлый раз. В одном платье сквозь густо падающий снег.

- Что же теперь будет?

- Ну, доложу тебе, крах, крах абсолютный!

- Да меня в воровстве, чего доброго, обвинят, это в прибвление-то ко всем моим бедам!

- Представляю, что скажет Худой!

Мы стояли по колено в снегу.

- Ты заметил, какая она своенравная, непредсказуемая, вздорная?

- Я вообще неплохо ее разглядел.

- Правда? А я все больше как-то домысливал, грезил... Только нужно было сразу взять быка за рога, нужно было не церемониться, скрутить ее, подлую...

- Я не сторонник насилия.

- Что тебе мешает стать его сторонником?

- Ничто не мешает. Но я не стану, такой уж я уродился.

- И я не стану. Но пусть она возьмет пальто... смотри, у нас их два уже, а это... переходит все границы, это уже какой-то произвол, насмешка, это оскорбление!

Мы стояли в снегу и с недоумением оглядывали друг друга, словно впервые встретились. Словно жизнь вообще только начиналась. Мы поежились, видно, морозец сразу пробрал нас до костей, едва мы ступили на неизведанные дороги мира. А что нас туда привело? Ей-ей, мы ведь только что родившись. Кажется, еще миг - и мы бросимся на поиски наших таинственных матерей.

***

Положение трагическое. Положение катастрофическое. Все мое существо сжалось до черточки, съежилось до точки. Оробел я. Никита тоже оказался втянутым в историю с пальто, и это его беспокоит. Необдуманно мы с ним повели себя: проболтались, все узнал Петенька, все узнал Захар, а это, извиняюсь, уже на полгорода огласка. Только не говорите мне, что я-де, в силу необычайности своего характера, темперамента, в силу своей необыкновенной подозрительности или превосходящей меру разумного щепетильности, делаю из мухи слона. Я знаю великое множество людей, которые склонны поднять шум и по куда менее значительному поводу, разыграть трагедию из сущего пустяка. А у меня не пустяк!

Положение удручающее. Уже не до шуток. У нас стихийно сложился своего рода штаб, некий мозг, координирующий наши действия, сочиняющий и воплощающий в жизнь объявленную нами войну; в этот штаб вошли Никита, Петенька, Захар и я. Впрочем, вся остальная наша армия состояла, главным образом, из сочувствующих, которые никакого практического участия в боевых операциях не принимали. Мы знали общество сверху донизу, и это отнюдь не преувеличение, достаточно вспомнить Гласова, обретавшегося, можно сказать, на вершинах, и одноногого Кешу, сброшенного судьбой на самое дно. Так вот, общество сочувствовало нам, а не девице, вздумавшей играть с нами в опасные игры. Но общество предпочитало на вмешиваться открыто.

Я понимаю, почему общество молчит. Оно еще не знает, до каких пределов докатится бунт разбушевавшейся девочки Веры, и не торопится с выводами. Согласен, это разумно. Я даже вполне завидую всем этим стоящим в стороне людям и готов одобрить их позицию. Но у меня самого несколько иное положение, я говорил, положение у меня аховое, и я обязан действовать, пока не прояснилось окончательно, что за все эти проделки разгулявшейся девчонки отвечать именно мне. Кажется, я хорошо себе представляю, до каких пределов она способна дойти.

Наш штаб очень мобилен. Конечно, мы с Никитой лишь в том случае и найдем приемлемый выход, если будем пребывать в постоянном движении, шевелиться, искать, мыкаться, а Петенька с Захаром тянутся за нами, потому что мы не обходим стороной магазины. Мы попиваем. Для ободрения, для свежести, для храбрости. Человек не должен забываться, что бы с ним не случилось. Каждому человеку изначально предписан определенный стиль поведения, и он обязан следовать этому стилю, иначе потеряется, потерпит поражение, сойдет с круга. Мы не сошли. Во всяком случае, я. Никита, тот раньше сошел, изменив самому себе. Ныне я его, пожалуй, поднял и укрепил, хотя и сам нуждался в поддержке. Бог мой, судьба схватила нас за жабры, взяла в коварный и жестокий переплет, но мы не потерялись, и Кеше случалось видеть наши улыбающиеся лица и ногозаплетания возле Дворца спорта, а Гласов там, на высоте своего положения, мог быть, в сущности, спокоен за нас. Разве что тревожило меня порой впечатление какой-то чрезмерной запутанности, массивности происходящего, некой на пустом месте возникающей замысловатости нашей стратегии и наших маршрутов, почему-то именовавшихся нынче на нашем обновившемся языке военными тропами. Зачем мне, скажем, видеться с Кешей? что мне до Захара и Петеньки? жив ли я?