Михаил Литов - Клуб друзей китайского фарфора

Я отложил в сторону сверток, прижался к ней, уткнулся лицом в ее согретый теплом тела свитер, и она нежно поцеловала меня в макушку.

- На улице холодно, Максюша.

- Я надену пальто.

- Я в этом не сомневаюсь. Я только хочу, чтобы ты надел еще и кальсоны.

Когда я уже готов к выходу, она неожиданно просит: объясни мне, пожалуйста, что хотел Никита сказать своим стихотворением.

- Своим прекрасным стихотворением?

- Своим прекрасным стихотворением.

- Это сложно. Я тебе потом объясню.

- Удели мне еще минуточку.

- Хорошо, но боюсь, когда ты услышишь мои объяснения, слезы навернутся на твои глаза. А я не хочу оставить мою маленькую девочку в слезах.

- Почему ты думаешь, что я заплачу?

- Потому что мне придется рассказать тебе о неслыханных, чудовищных вещах, открыть твои глаза на темные стороны человеческого существования. Я, как был в пальто, сел на стул, усадил ее себе на колени, приласкал. - Я думаю, ты заметила, что стихотворение Никиты распадается на ряд как бы случайных эпизодов, сообщений, картинок. Трудно выявить общую идею и главное действующее лицо. А это значит, что ты вправе из всех массы упомянутых в этом сочинении лиц выбрать какое-нибудь одно и через него попытаться внести смысл и гармонию в мир хаоса, изображенный поэтом. Возьми, скажем, старушку, повисшую на подножке пискнувшего трамвая. Она в белом пуховом платке - это символ настоящего. Она размышляет об утре. О каком? Если вспомнить название стихотворения, то, надо полагать, об утре стрелецкой казни, и тут уже налицо обращение к прошлому. Стало быть, мы на пути к гармонии? Прошлое и настоящее смыкаются, и не так уж плохо ехать в белом пуховом платке и знать наверняка, что тебе не отрубят голову на плахе, как тем бедолагам. Но для гармонии недостает будущего, а какое, собственно говоря, будущее у старушки, повисшей на подножке трамвая и вряд ли имеющей основания надеяться, что когда-нибудь она все же проберется в глубь трамвая и займет подобающее ей место? И раз уж ты избрала старушку главной героиней стихотворения, изволь все прочее соотнести с собой, ибо именно это условие игры и одновременно ключ к разгадке. Да, это ты, миленькая, в своем необузданном нигилизме отвергаешь Рафаэля, презираешь Тагора, не прочитав ни строчки из его объемистых творений, это ты смотришь свысока на Спинозу и пьешь стрелецкую водку. Это твоя жизнь начинается со смерти в холодной подворотне, продолжается в растлении, распущенности и забвении идеалов, а кончается преступлением и уходом в неизвестность. Это ты сидишь в трамвае, смотришь в окно на старушку, которой грозит опасность никогда не достичь отрадного будущего, и ничего не предпринимаешь для того, чтобы помочь ей. Тебе хорошо? Ты достигла гармонии? Ты не прозевала свое место в трамвае и тем самым преодолела хаос? Я допускаю, что ты способна так думать, но Никита, автор стихотворения, так не думает. Он-то гармонии не достиг. Он не нашел места для старушки в том или ином счастливом сплетении обстоятельств, ибо это и невозможно, и, скорбя, отказался от поэзии, видя, как мало она способствует преодолению хаоса.

- А почему ты не допускаешь, что я по той же причине не сочинила вообще ни одного стихотворения?

Я склонил голову на ее плечо, дивясь ее разуму и находчивости. Я почти верил, что она понимает глубокий смысл сказанного ею. Она сказала: а ты такой способный и талантливый, что для тебя пустяком было бы стать настоящим поэтом.

Ее вторая реплика разительно противоречила первой, и я был готов ответить взрывом негодования, но вовремя заметил слезы в ее глазах и смягчился. Разрумянившись, мечтательно глядя в окно, она говорила, как в бреду: ты такой способный, это все говорят, ты такой талантливый, это любой подтвердит, и я совсем не ощущаю жизнь с тобой как бремя, и если на нашу долю все-таки выпадут испытания, если мне все-таки придется туго, я - я в этом свято убеждена - сумею достойно пронести свой крест, я все стерплю, и ты всегда будешь чувствовать мою поддержку.

Она не шутила. Она улыбалась, но отнюдь не шутила. Блаженная улыбка блуждала по ее лицу. Слезы стояли в глазах. Я не мог быть неприветлив и холоден с ней в такую минуту. Она излагала свою программу, потому что все предусмотрела. Она верила, что мы оба родились под счастливой звездой; но если грянет лихая година и на ее плечи ляжет особая ответственность, она не спасует. Вера в мой талант укрепляла ее решимость, а начальник отдела Худой, по доходившим до меня слухам, уже не раз давал повод думать, что он самого высокого мнения о моих способностях. Со своей стороны, я никогда не сомневался, что, имея дело с начальником отдела Худым, я имею дело с великим человеком. Я вдруг почувствовал, как тесен наш круг и что мне в нем уютно. Я осыпал милую головку жены поцелуями.

Но меня ждали дела и неприятности. Я вышел. У подъезда потирал озябшие руки и пританцовывал на выпавшем за ночь снегу молодой человек, и как-то он очень уж страшно мне не понравился. Мне почудилось в нем сходство с Верой. Могу ли я отказать своему взгляду в наметанности? Это ее родственник. Нет, мне не показалось. Скорее всего, это ее брат. Я не берусь объяснить, в чем тут дело, но не понравился, ужасно не понравился мне взгляд, каким этот молодчик время от времени поглядывал на мрачный провал подъезда, на окна дома, быстрый, внимательный, оценивающий взгляд, его лицо не понравилось мне, холодное, отчужденное, жестокое. А есть только одна причина, по которой брат Веры мог очутиться возле моего жилища. Пальто! Тревога закралась в мое сердце.

Я даже несколько замешкался у выхода, словно запутался в невидимых сетях, потрепетал, словно пойманная рыбка. Так что же - уже началось? Они обложили меня как зверя? Теперь и у меня все как в жизни Никиты? Но почему? Как? Из чего? Из чего могло начаться такое? Я поспешил к трамвайной остановке, держись непринужденно, шептал мне внутренний голос. Тот человек не пошел за мной.

Ну а вдруг случилось так, что Вера этой ночью замерзла и ее труп лежит сейчас в морге? Стоит ли мне держаться с достоинством, следуя наставлениям внутреннего голоса? Одно дело, когда совесть чиста, и совсем другое, когда ты виновен в чьей-то гибели. Не втянуть ли, пока не поздно, голову в плечи, чтобы не выглядеть смешным потом, когда тебя, этакого вальяжного, грубо возьмут за шиворот? Вдруг уже допросили Суглобова, и он показал, под присягой или как там это делается, что я отнял у девушки пальто? И меня ищут?

Ерунда! Как могло бы это случиться? с какой стати ей замерзать? Сегодня вдвое холодней, а я пойду в одном пиджаке и - выживу.

А если с собой покончила? В записке настрочила, что я на ее невинность покушался, пальто у нее отобрал и жить ей в таких условиях не под силу. Нет, и это чепуха!