Михаил Литов - Организация

- И я не узнаю города, где прошла моя юность, улиц, где бегала бесшабашной девчонкой, - пожаловалась Аня.

Почему же? Трава на улочках и в окрестностях, на обочине дороги была все та же, разве что чуточку жестче и изломанней вырисовывалась. Охранник поодаль в тупом, застойном размышлении переваривал, отчего вместо рядов бетонных коробок сделалась пустыня с высоким камышем, болотным мерцанием и сказочно большими лягушками, молча, без тени улыбки смотревшими на него.

Старик Чудаков объяснился:

- Не узнаю гаража...

Механик, в том гараже чудивший, просто пристроился к ним, ничего не соображая, и пошел, как все, за Сенчуровым и лохматым.

- Думал объять необъятное, а сел в лужу, - насмешливо внушал лохматый Сенчурову. - Теперь другой берет дело в свои руки. Другой, которому ты недостоин чистить обувь. А ты мелким дрянцом вышел, вошью.

Убедительно, ничего не скажешь. Сенчуров порывался остановиться. Лужа так лужа. Усядется среди жаб. Но какая-то сила неумолимо гнала его вперед.

Двинули, не суетясь и не толкаясь, улицей, была улица, но никакой старожил здешний не признал бы ее за известную. Она тоже шла, бесшумным колесом вращалась между сошедшимися почти горизонтами, и домашние скоты, сбежавшись на ее края, смешно подпрыгивали, чтобы пропустить ненужное им убегание земли и не потерять мест, к которым привыкли. Теплые огоньки домов с шипением гасли, наталкиваясь на собственные отражения, и только луна не искала движения, высоко в небе щекасто усмехаясь. Никита, опустив голову и глядя под ноги себе, думал о зеленой папке, о покоящемся в папке листе, о надписи на листе, о словах, которые были шифром. Подумал он: как расшифровать? Не было у него должных для такого дела знаний и навыков. Но требовали слова расшифровки, взывали к нему, взыскующей была истина, близко ходившая в неторопливой вязкости общего продвижения. Протыкали подметки туфель острые, негнущиеся пучки травы, и он не позволял себе вскрикнуть от боли, зная, что это испытание и оно будет длиться, пока не раскрыта тайна. Странно было только ему догадываться, что и с другими, пожалуй, так, они тоже страдают и тоже удерживаются от вопля, так что же, и они близки к разгадке? Все одинаково теперь? А разве он не чище, не лучше, не достойнее? В соревновании этом, принявшем необыкновенные формы, может случиться, что не ему достанется пальма первенства? Не того ли, что идет впереди, внимая разглагольствованиям лохматого незнакомца, необходимо раскусить и вывести на чистую воду, а может статься так, что он-то и пересечет первым финишную черту? Нетерпелось Никите выбежать вперед, составить авангард, а не удавалось, была у проклятого Богом и людьми Сенчурова инерция опережения, а у него - несчастная, насилу вымоленная инерция отставания. Мог бы и вообще затеряться, он это чувствовал. Ощущал свою ненужность. Не его был час. А чей? Чудаков, тот громко выкрикивал где-то впереди:

- Проклятие, проклятие на ваши головы!

И его не в состоянии был догнать Никита. Только и оставалось, что держаться за свое незавидное место в середине колонны; был незаметен, не по заслугам забыт. Вот так всегда! Молодой, энергичный, дерзкий, ты ведешь людей к роковой и счастливой черте, к грозовому перевалу, а чуть только останется та черта за спиной - уже другие впереди, ты же затерт и отброшен, и вместо заветного и желанного начинается для тебя унылое старение, убывание, угасают силы и меркнет дерзание.

- Конец вам всем пришел, выродки! Дрожите, псы поганые? То-то же! дико хохотал, изощрялся, не встречая протеста, кричал в лунном полумраке Чудаков.

Невозможно терпеть такую хулу. Гордо встряхнул Никита головой, огляделся в поиске негодующих душ и увидел дядю, бредущего рядом с ним расеянно и вальяжно, как брел бы он и по московскому бульвару.

- Накрыл я американца, - закричал Никита, - папку видел, а в папке листок с шифровкой!

- А-а, - безвольно, равнодушно отозвался Полусвинков.

- Твоя помощь нужна, дядя Петя!

- А-а, - откликался дядя как бы усталым и ко всему безразличным путником. Воображение уносило его на московские бульвары.

- Мы тут на пределе сил, но и конец виден... последний шаг, последний рывок остался, дядя!

Шел рядом Полусвинков, но существом своим далеко уносился, так что и ответа его было не слыхать. Никита волновался на пороге открытия:

- Видишь, дядя, что пишут: домой возврата нет. Как есть шифровка! Специалиста бы надо...

- В других, кроме нас, специалистах нужды нет, - заметил Лампочкин, возникая. Но специализироваться не стал, отвернулся, поводя по сторонам эгоистически напряженным взглядом стерегущего собственную безопасность человека. Горячо доказывал ему Никита надобность оперативной расшифровочной работы, а Лампочкин нервно и нагло отмахивался.

Лампочкин возник между дядей и племянником, а затем еще и Примеров, затесавшись, отдалил племянника от дяди. Тоже, к примеру, этого важного человека взять, Примерова: зашагал вместе с прочими в колонне, даже дружески приобнял ушедшего в себя Полусвинкова, а изображал собой, однако, причастность чему-то иному, не распыленному в мелочах. Наверное, это так Никита увидел, не исключено, сам Примеров, в отличие от Полусвинкова и даже Лампочкина, в полной мере и отнюдь не чураясь суетности интересовался происходящим и даже, может быть, кое-что провидел, волхвовал помаленьку, налегая в своем постижения сразу на основы, а не на пустяки, как Никита, который попросту надоедал всем крошечной и лишней теперь проблемой шифровки. Некоторая значительность дум отобразилась на его круглой физиономии, но и в метафизическом возвышении над скверно закопошившейся действительностью этот опытный и видавший виды чиновник изыскал возможность покалякать с парнишкой, уделить минуту-другую его простоте.

- По имеющимся у нас данным, все ясно с этим американцем, - сказал он Никите толковательно, развернуто, с подспудным зубоскальством учителя, давно и привычно до безразличия презирающего своих учеников. - Отчизна его не скрывает тревоги, сожалеет, что потеряла несчастного слабака, допустила побег из скорбного приюта умственно отстающего, который маниакально вспышки этой мании подмечены за ним и у нас - называет себя писателем Томасом Вулфом. Обрати внимание на удивительную скромность малого сего: рекомендует себя начинающим Томасом Вулфом, отнюдь не маститым. Потому, надо думать, и зашла у него речь о невозможности возврата домой. Молодо-зелено... Но возврат как раз даже очень возможен и практически необходим, безрассудству у нас будет дана надлежащая острастка. Противная сторона, между прочим, ничего так не желает, как заполучить беднягу назад, спихивать его на нас и не думает никто, этого нет и не может быть. А и вернем! Для нас он нуль, ничто, пустое место, а там пусть народ утешится. Для них, знаешь ли, лишиться возможности утирать сопли вот такому придурку - это уже ущерб и искажение всенародно нарисованной картины гуманизма.