В Нарижные - Летопись

Насытившись - хотя какая бананы пища для русского человека! - Хряков вытащил из-за пазухи судовой журнал, а из карманов - перо и чернильницу. Перо, впрочем, было в ужасном состоянии. Грустно вздохнув, он тщательно записал в журнал все события, произошедшие с момента крушения, на глаз определив широту и долготу места. Немного поспав в тени пальм, Козьма поднялся.

Погрузив на кресло компас, побольше бананов, запас пресной воды в бамбуковом стволе и себя, он ловко оттолкнулся от берега и вышел в открытое море. Над головой на наскоро сделанной мачте заполоскалась тельняшка из тигровой шкуры, игравшая роль паруса и флага одновременно. Хряков с сомнением поглядел на компас, на Солнце, потом снова на компас и повернул к родным берегам.

Лонгшез оказался на диво мореходным и остойчивым, перевернувшись лишь к концу третьего дня пути. Очутившись в воде, Хряков ругательски выругал родные ивняки и все ивняки мира, вместе взятые, о которых он только что вспоминал с душевной теплотой и умилением.

Бананы, компас и бамбук утонули сразу, а тельняшка какое-то время плавала, так что Козьме удалось ее спасти. Пока он спасал тельняшку, утонул лонгшез.

Козьма кое-как натянул мокрую тельняшку и почесал затылок. От тигровой шкуры сильно пахло псиной. Отфыркиваясь, Козьма саженками поплыл на север.

Вечерело. Хотелось есть. Хряков зачерпнул ладошкой планктон и понюхал его. Запах был неприятный. Хряков выплеснул планктон обратно в океан и старательно вымыл руки, но ладонь все равно гадостно воняла. Козьма перевернулся на спину, собираясь уснуть натощак, но тут невдалеке громко всплеснуло, зашипело, и в последних лучах догорающего заката всплыла неуклюжая железная туша.

- Господи, теперь еще левиафан какой-то прицепился, - злобно проворчал Хряков.

- А ну, уе!ай!!! - заорал он, высовываясь из воды. - Кому говорят, курва!

- А-а-а, землячок! - донесся из темноты знакомый голос. Вспыхнул яркий свет. По пояс высунувшись из левиафана, на Хрякова нагло глядел Никонов.

- А! Ефим Спиридоныч! - кланяясь, закричал Козьма. - Вот радость то!

- Да никак Хряков Козьма! Вот встреча! Не ожидал, брат, не ожидал!

- Я тебе не брат! - по привычке визгливо прокричал Хряков, переменившись в лице. - А вот я тебя в Сибирь! - окончательно забывшись, добавил он и даже плеснул на Никонова водой.

- Экой ты, паря, непутевый! Далась тебе эта Сибирь. Не так там уж хорошо. Вот в Индии, к примеру, гораздо лучше: и тебе слоны, и теплее, и народ приветливый.

В это время из люка снизу раздался ласковый индийский голос:

- Господин Дакар, шел бы ты к себе, свежо тут, а у тебя, слышь, насморк!

- Федька, паразит! - дружелюбно ответил Никонов, - сгинь к свиньям собачьим!..

Так вот, - продолжал он, обращаясь к Хрякову. - Радость радости рознь, так что радости у нас теперь разные, и дороги тоже. Тут у тебя и впрямь дует! Ну, прощевай пока, а я вот пойду на фисгармонии поиграю.

- Ефим! Я больше не буду! - закричал Хряков.

- Конешно, не будешь, - согласился Никонов и захлопнул за собой люк. -------------------------------------------------------------------------

* Какой приятный мужчина! (искаж. нем.)

Ламбада судьбы

история четвертая

На одной из улиц Сан-Диего стоял старый кирпичный дом, представлявший собой смесь многих архитектурных стилей. Стилей было настолько много, что местные старожилы просто диву давались, как в два этажа можно было втиснуть такое количество архитектурных излишеств. Лицом фасада, бесспорно, являлось могучее крыльцо с дорическими колоннами, из всех дыр которого - а дыр хватало - там и сям так и перла величественная готика. Готика примыкала к грязной стене, возраст и стиль которой терялись в веках. Две другие стены дома представляли собой игривую смесь барокко и рококо (или наоборот, кому как нравится).

К дому существовал и еще один подход. Сбоку в строении от старости образовался пролом, который находчивый домовладелец оформил в виде арки и принялся выдавать за второй вход. Отсюда по темной до ужаса лестнице можно было подняться на второй этаж, где было немного светлее.

В доме жили и работали два миллионера. В местной валюте, конечно.

Первый этаж занимал миллионер Норман Форидж, о чем и предупреждала вывеска над главным входом:

НОРМАН ФОРИДЖ

пароходная компания

Пароходов у компании не было. Весь ее флот составляли две почти одинаковые шхуны: "Джульетта" и "Санта-Клаус". Последний получил свое название из-за непомерного холода, который царил во всех двух его трюмах в любую погоду и в любой точке мирового океана.

Впрочем, хотя это и оскорбило Фориджа до глубины души, на днях он утонул, и агентство скорбило. Скорбил, собственно, один Форидж, потому что штат сотрудников агентства исчерпывался личным секретарем Фориджа Оскаром Фоше, которому было наплевать.

Второй этаж занимал конкурент и заклятый враг Фориджа китаец Ван-Ю-Ли, тоже миллионер. В Сан-Диего он был знаменит тем, что вкопал возле дома столб, вершина которого приходилась как раз напротив его окна, и теперь требовал от муниципалитета повесить на него фонарь для освещения улицы, рассчитывая таким образом использовать фонарь в качестве дармовой настольной лампы.

В той же комнате жило нечто среднее между его компаньоном и советником, а именно - бывший русский аристократ, князь Иван Христофорович Курочкин, в свое время предусмотрительно сбежавший в Констанцу от наступавших красных частей.

Мягкая мебель и ковры на втором этаже напрочь отсутствовали. Их с успехом заменяла циновка, расстилаемая в торжественных случаях лично президентом фирмы. Фирма называлась:

* * * ЛИ * * *

каботажные перевозки

Третьим жильцом был говорящий воробей. Конечно, из соображений престижа следовало бы завести кенара или на худой конец попугая, но китаец был скуп и предпочитал каждое утро красить воробья в яркий канареечный цвет, причем во время этой процедуры воробей ругался, бегал по клетке и брезгливо закрывал глаза лапками.

Ван-Ю-Ли был неумолим. С чисто азиатской хитростью и терпением обучив его английскому (китайский воробей учить категорически отказался), китаец требовал теперь и канареечных трелей. Деваться воробью было некуда, приходилось петь.

- Жизнь - сложное и уникальное явление, - рассуждал воробей, - и если тебе где-нибудь насыплют зернышек, то в другом месте непременно дернут за хвост; обижаться бессмысленно и бесполезно. А если судьба складывается так, как она складывается, то петь соловьем, конечно, не с чего, но не в этом счастье и жить пока можно, да, можно!

Бесспорно, самые горластые на свете мальчишки живут в Сан-Диего. Еще более бесспорно, что ни одно важное событие в жизни этого города не обходится без занесения его на скрижали истории, роль которых с успехом выполняет местная газета "Сан-Диего ньюс". Если бы не мальчишки-газетчики, ее бы никто не покупал; вот и теперь разбуженный ни свет ни заря Норман Форидж вынужден был скупить на полреала газет, чтобы они убежали орать на соседнюю улицу. Спать уже не захотелось, и Форидж стал рассматривать последнюю страницу.