В. Артемов - Остроумие мир. Энциклопедия

— Я уже так близко подошел к смерти, что мне совестно возвращаться вспять.

И он доморил себя голодом.

* * *

Угощая Цицерона за ужином вином, хозяин настойчиво обращал его внимание на качества напитка, уверяя, что вину этому сорок лет.

— Скажи, пожалуйста, — заметил Цицерон, — а каким оно еще выглядит молодым для своих лет!

* * *

— Кто это привязал моего милого зятя к мечу? — острил он над чрезвычайно малорослым мужем своей дочери.

* * *

Некто Ваниций попал в консулы, но проконсульствовал всего лишь несколько дней. Цицерон говорил про него, что в его консульство свершилось настоящее чудо: не было ни весны, ни осени, ни лета, ни зимы.

* * *

Этот же Ваниций упрекал Цицерона, зачем тот его не посетил, когда он был болен. Цицерон отвечал, что собрался было его навестить во время его консульства, но в дороге его застигла ночь, — намек на кратковременность этого консульства.

* * *

Цицерон узнал о смерти Ваниция случайно, по слухам. Встретив уже после того одного из слуг Ваниция, он задал ему вопрос, все ли у них в доме благополучно. Тот отвечал утвердительно:

— Ну, значит, он в самом деле умер, — заключил Цицерон.

* * *

Адвокат Крисп имел слабость сильно убавлять свои годы. Однажды, поймав его на этом, Цицерон сказал:

— Выходит, что мы вместе с тобой говорили речи еще до твоего рождения.

* * *

Его зять то и дело твердил, что его жене тридцать лет.

— Знаю и не сомневаюсь, — заметил Цицерон, — ведь ты мне уж двадцать лет твердишь это.

* * *

Римский полководец Ливий Содикатор не отличался особенно блестящими воинскими дарованиями, но не упускал случая выставлять свои заслуги. Так, он допустил карфагенян занять Тарент, а сам укрылся в его крепости. После этого к городу подступил знаменитый Фабий Максим и отнял его у неприятеля. Ливий же, сделавший в это время несколько удачных вылазок из крепости, не преминул поставить Фабию на вид, что он взял город лишь благодаря ему, Ливию.

— Будь спокоен, я этого не забуду, — успокоил его Фабий. — Если бы ты его не отдал врагу, то мне не было бы и надобности брать его.

* * *

В войне с карфагенянами Фабий держался той же системы, какую принял Кутузов во время войны 1812 года: он отступал перед неприятелем, вечно беспокоя и истощая его длинными переходами. Многие из его подчиненных осмеивали его распоряжения, но он неизменно твердил:

— Боязнь насмешек, по-моему, хуже, чем трусость перед лицом врага.

* * *

Катон столкнулся с прохожим, несшим большой ящик. Носильщик сначала крепко ударил его этим ящиком, а потом уже крикнул:

— Берегись!

— Разве ты еще что-нибудь несешь, кроме этого ящика? — спросил его Катон.

* * *

Он же, по поводу множества памятников-статуй, поставленных в память малоизвестных людей, сказал:

— По-моему, пусть лучше все спрашивают, почему Катону не поставлено памятника, чем иметь памятник среди таких людей.

* * *

Известный в Риме шут Гальба отвечал знакомому, который просил у него на время плащ:

— Если дождь идет, так плащ мне самому нужен, а если не идет, так зачем он тебе?

* * *

Он же, когда ему подали где-то рыбу, одна половина которой была уже съедена накануне, так что она лежала той стороной вниз, а нетронутой вверх, сказал:

— Надо есть ее поскорее, а то снизу из-под стола ее тоже кто-то ест.

* * *

Некий весьма посредственных дарований оратор однажды старался изо всех сил тронуть своих слушателей и, окончив речь, остался при полном убеждении, что он достиг своей цели.

— Скажи по правде, — обратился он к известному поэту Кату ллу, бывшему в числе его слушателей, — ведь моя речь разве только в самом черством сердце не возбудила бы сочувствия.

— Именно так, — отвечал Катулл, — едва ли кто-нибудь будет так жесток, чтобы не пожалеть тебя за эту речь.

* * *

Помпей, в сильный разгар своей распри с Юлием Цезарем, однажды торопился куда-то плыть на корабле. Но была страшная буря, и командир судна не решался пускаться в путь. Помпей вскочил на судно и скомандовал, чтобы поднимали якорь:

— Тронуться в путь совершенно необходимо, необходимее, чем беречь жизнь!

* * *

Марий взял у кимвров один город и отдал его на разграбление своим воинам. Ему поставили на вид, что он поступил против закона.

— Не знаю, может статься, но гром оружия не давал мне расслышать, что говорит закон.

* * *

Сабиняне решили подкупить римского военачальника Мания Курия. Когда они пришли к нему со своими предложениями, он как раз в это время ел репу. Отринув сабинское золото, Курий сказал при этом:

— Пока я буду довольствоваться репой, на что мне ваше золото?

* * *

Один из друзей консула Рутидия усердно просил его о чем-то, но так как его просьба была неосновательна и ее исполнение было сопряжено с беззаконием, то Рутидий и отказал ему.

— А мне зачем твоя дружба, — отвечал ему Рутидий, — коли из-за нее я должен совершать несправедливости?

* * *

Консул Карбон издал какое-то несправедливое постановление, и, когда престарелый Кастриций выговаривал ему за это, тот сказал:

— За мной много мечей.

Кастриций же возразил: А за мной много годов.

Как известно, индийская литература созидалась за три или за четыре тысячи лет до нашего времени. В числе сокровищ санскритской литературы есть и сборники сказок, басен, разных смешных историй, анекдотов. Из произведений этого рода особенно славится «Панчатантра». Мы приведем здесь повесть о приключениях четырех глупых браминов, которая обычно присоединяется к спискам «Панчатантры».

В одной местности была объявлена санарахдана, т. е. большое публичное угощение, которое в особых случаях предлагается браминам. И вот четыре брамина, отправившиеся из разных деревень на этот праздник, дорогой случайно встретились и, узнав, что все направляются в одно место, порешили идти вместе.

По дороге с ними встретился воин, шедший в противоположную сторону. При встрече он приветствовал их, как водится, сложив ладони и произнося слово: «Сараниайа!» (Привет, владыко!), с которым обычно обращаются к духовным лицам. На это приветствие все четыре брамина в один голос отвечали тоже обычным словом: «ассирвахдам» (благословение). Воин, не останавливаясь, продолжил свой путь, и брамины тоже. В скором времени они подошли к колодцу, утолили жажду и присели отдохнуть под деревом. Сидя в тени, они не могли придумать никакой серьезной материи для беседы и долго молчали, пока одному из них не пришло в голову сделать замечание: