В. Артемов - Остроумие мир. Энциклопедия

— Вот господин Адам, только это вовсе не первый человек!

* * *

Вольтер и Пирон однажды поспорили, кто из них искуснее в лаконизме, и решили для состязания написать друг другу письма, которые должны были состоять хотя бы из одной только фразы, но совершенно законченной и осмысленной. Бой был открыт Вольтером, который прислал Пирону записку, содержащую два кратчайших латинских слова: «еду в деревню». Ответ Пирона не замедлил последовать; он состоял всего лишь из одной буквы. Но буква эта по-латыни значит— «иди, поезжай». В настоящем случае эта буква представляла собой вполне законченный и осмысленный ответ на письмо Вольтера.

* * *

Во времена Вольтера еще свирепствовали знаменитые «письма с государственной печатью», по которым людей хватали и засаживали в Бастилию. Эти письма сильные мира сего легко доставали по знакомству с высшими сферами, а богатые просто покупали их. Но бывало, что ни в чем не повинных людей сажали в тюрьму и по поддельным письмам.

* * *

Однажды случилась очень громкая история именно с подобнымписьмом. Вольтер, беседуя с полицейским префектом Эро, спросилего, что делают с подделывателями.

— Их вешают, — отвечал Эро.

— И то хорошо, — заметил Вольтер, — до поры до времени, пока не начнут, наконец вешать итех, кто подписываетнеподдельные.

* * *

Вольтер спросил одного молодого человека, кем он хочет быть, к чему себя готовит.

— Хочу сделаться врачом, — отвечал тот.

— Другими словами, хотите выучиться пичкать лекарствами, которых вы не знаете, человеческое тело, которое вы знаете еще меньше.

* * *

Вольтер читал свою трагедию пришедшим к нему в гости аббату Вуазенону и Расину (сыну знаменитого поэта). При произнесении одного стиха Расин вдруг остановил чтеца и заметил, что этот стих заимствован у него. И йотом он все время бормотал: «А ведь тот стих мой!» Вуазенону это, наконец, наскучило, и он крикнул Вольтеру:

— Да отдайте вы ему его стих, и пусть он с ним убирается к черту!

* * *

Одно время к Вольтеру привязался какой-то скучнейший господин, который истязал его своими бесконечными вопросами. Однажды при входе этого гостя Вольтер, не давая ему открыть рот, сказал:

— Милостивый государь, предупреждаю, что я ничего не знаю и ничего не могу вам отвечать на вопросы, которые вы мне будете предлагать.

* * *

Регент засадил Вольтера в Бастилию, а в это время как раз давали Вольтерову трагедию «Эдип». Регенту она чрезвычайно понравилась, и ради удовольствия, какое она ему доставила, он помиловал автора. Когда Вольтер явился благодарить регента, тот сказал ему:

— Ведите себя хорошо, а я буду о вас заботиться.

— Буду бесконечно обязан вашему высочеству, — отвечал Вольтер, — но об одном умоляю: не принимайте на себя забот о моей квартире!

* * *

Однажды Вольтер, приветствуя Пирона, сказал ему:

— А, здравствуйте, сердце мое!

— Я вам, кажется, ничего худого не сделал, — сухо отвечал Пирон, — за что же вы меня поносите!

— Какая разница между хорошим и прекрасным? — спрашивали Вольтера.

— Хорошее требует доказательств, а прекрасное не требует, — ответил он.

* * *

Какой-то бедный духовный, мечтавший о месте аббата, часто в беседах с Буало, с которым был знаком, горячо восставал против распространенной в то время манеры хватать множество мест и должностей: жадные люди брали места, вовсе не заботясь, как они справятся с принимаемыми на себя обязанностями, а заботясь лишь об умножении доходов. Знакомец Буало весьма красноречиво осуждал эту жадность, столь мало совместимую особенно с духовным званием, для себя же, как он уверял, удовольствовался бы аббатством, которое приносило бы 2–3 тысячи франков, на большее же он никогда не польстится. Но все это был только один разговор; кандидату в аббаты случайно повезло: он получил аббатство с доходом в 7 тысяч, скоро потом другое, в 5 тысяч, потом третье, тоже в 5 тысяч.

— Ну, господин аббат, — сказал ему Буало, встретясь с ним в это время, — где наши разговоры о грехе и соблазне многочисленных должностей и крупных доходов?

— Ах, господин Буало, — отвечал разбогатевший скромник, — если б вы знали, как эти доходы нужны для того, чтобы хорошо жить.

— Знаю, понимаю и нисколько не сомневаюсь, что все это нужно для того, чтоб хорошо жить, но годится ли это для того, чтобы хорошо умереть?

* * *

Принц Кондэ был большой любитель литературы и часто собирал у себя писателей, беседовал с ними и высказывал подчас весьма здравые суждения. С ним, конечно, все соглашались, когда его суждения были в самом деле здравые, и в эти минуты он был в высшей степени мил и любезен. Но зато, когда его мнения нельзя было принять без возражений, он совсем преображался, противоречий не выносил, был зол, резок, груб. И вот однажды Буало, присутствовавший при каких-то литературных разглагольствованиях принца, возразил ему. Слово за слово спор разгорелся, и очи принца гак злобно засверкали, что Буало живо примолк, оставив спор. Улучив минутку, он наклонился к соседу и шепнул ему:

— Отныне даю заклятье всегда, когда принц не прав, быть одного мнения с его высочеством.

* * *

Один знакомый показывал Буало стихи, написанные каким-то маркизом. Сам показывавший отзывался об этих стихах с восхищением, но Буало, просмотрев их, оказался иного мнения.

— Если вам так нравятся стихи маркиза, — сказал он своему знакомому, — то вы мне окажете большую честь, если мои стихи будете считать никуда не годными.

* * *

У книгопродавца Барбена, приятеля Буало, была в окрестностях Парижа дача, очень богатая и красивая, но без двора, без сада, так что когда он звал гостей на дачу «подышать свежим воздухом», то над ним смеялись, потому что наслаждаться воздухом на даче было негде. Однажды Буало обедал у него и после обеда сейчас же приказал закладывать лошадей, чтобы ехать домой.

— Куда же вы так скоро? — спрашивал его хозяин.

— Хочу в город, подышать свежим воздухом, — ответил Буало.

* * *

Одно время в Париже проявился проповедник, отец Летурне, на проповеди которого устремлялся весь город. Кто-то спросил у Буало, что это за новый проповедник и почему к нему публика так усердно идет.

— Вы знаете, — отвечал Буало, — что публика всегда жадна до новизны, а Летурне проповедует совсем по-новому — в евангельском духе.

* * *

Академик Грессэ, говоря однажды о Руссо, выразился так:

— Досадно, что такой крупный философ живет таким медведем.

Руссо это узнал. Посетив Грессэ, он долго беседовал с ним, но говорил очень кратко, и все о разных пустяках, тогда как Грессэ хотелось навести разговор на серьезные философские темы. Грессэ, наконец, намекнул гостю на это видимое уклонение от серьезного разговора, а Руссо сказал ему на это: