Хенрик Бардиевский - Зеркальное отображение

За итальянцами висели испанцы, по два из каждой школы, написанные в столь теплых тонах, что я видел их с закрытыми глазами. Только голландский пейзаж немного освежил меня, и я задержался там, в тенистых рощах, у какой-то голландской реки и просто в поле с ветряными мельницами на горизонте. Казалось, я вырвался не только из города, но и из страны, словно бродяга, попавший в иные края и проникший в иной век.

Следующие залы покорили меня совершенно. Зимний пейзаж, холодное мерцание неподвижной природы. Погруженный в бесстрастный мир полотен, я провел самые жаркие полуденные часы, пока не наступило вечернее облегчение. Назавтра я вернулся сюда, на следующий день тоже. Потом уж я ходил в музей каждый день и сидел, созерцая картины. Теперь я могу, сказать, что провел лето среди природы, правда мертвой, но все же...

Вокруг было бело и спокойно, только снежный шар, катившийся от горизонта в мою сторону, немного тревожил меня. Он становился все больше не только потому, что приближался, но и потому, что обрастал все новым снегом. Когда докатится до меня, он будет величиной с гору. Лучше встретить его, пока он невелик.

Я бросился навстречу и перехватил его на участке с малым уклоном поверхности, это было хорошо, так как шар замедлил ход. Я обошел его, оглядывая идеально круглую поверхность, и заметил позади фигуру человека, который толкал шар.

— День добрый, — сказал я.

Он не ответил и только немного подвинулся, давая мне место и как бы приглашая толкать шар вместе с ним. Вдвоем это оказалось действительно легче.

— Вы далеко? — спросил я.

Он указал рукой вперед. Некоторое время мы толкали молча. То и дело человек вытаскивал компас, проверяя направление. Это меня успокоило. Однако через час я снова стал волноваться.

— Прошу прощения, — сказал я, — но он все растет, а нас только двое... Это нехорошо.

— Очень хорошо, — ответил он. — Нас стало больше. Я был один, теперь нас двое, возможно, подойдут и другие. Можно расти, а можно множиться. Кто не может расти, пусть хоть множится.

Я решил, что он прав, и продолжал толкать. Шар уже возвышался над нами столь внушительно, что я начал испытывать страх. Кто может поручиться, что в какой-то момент он не оторвется от нас и не покатится дальше сам? Не опасно ли это?

Я подумал и тут же успокоился. С человеком бывает всякое, но природа разумна. За каким-то пригорком нас ждет весна, за ней лето.

Все в порядке.

Он вошел и предъявил приглашение. Петр Михно — прочел человек у входа и указал ему пальцем гардероб.

— Маски обязательны, — шепнул гардеробщик в маске, — ожидаются сюрпризы... Эта подойдет? Зеркало там.

У маски были острые черты, цвет бледно-зеленый, нос вздернутый, под ним глуповатая усмешка. Маска резко пахла краской и картоном, даже трудно было дышать.

Он едва вытерпел в ней три часа. Танцевали много, но сюрпризов пока не было; одни твердили, что все уже прошло, другие — что еще будет. Все внимательно следили друг за другом, даже не выходили в буфет, чтобы чего-нибудь не пропустить. В густом воздухе висела скука.

Около часа ночи он решил уйти. Сонный гардеробщик посыпал его конфетти, оплел серпантином и попросил пять злотых.

— Держите десять, — сказал Михно.

Пораженный гардеробщик проводил его до самых дверей.

На улице было холодно. Дома в этот час молчали. Остывали утомившиеся за день лампы телевизоров и радиоприемников, отдыхали пружины кресел. Он шел и словно постепенно погружался в тишину, ощущая ее всем телом. Было темно, фонари освещали собственные столбы. Он шел от одного светлого пятна к другому, иногда встречал людей. Те поднимали головы и смотрели ему в лицо. Кто-то захихикал. Михно поднес руку ко лбу, наткнулся на картон и рассмеялся. «Осел, рассеянный осел»... Он быстро снял маску и сунул ее в карман. Вино шумело в голове. Стоило ему закрыть глаза, как вдруг возникали маски — самые уродливые, страшные, глупые маски, которые надевают, чтобы было веселей. И было весело, потому что хоть на пару часов удавалось отбросить старейшую из забот — заботу о лице.

Он полез в карман за ключом. Кто-то стоял у ворот, кто-то двойной, пара. Стоило ему приблизиться, как прозвучал коротенький смешок, тут же заглушённый ладонью. Он вошел в ворота, те двое снова фыркнули. Их смех преследовал его на лестнице до самой двери. Он вошел, захлопнул дверь и дважды повернул ключ — стало тихо. Включил свет, подошел к зеркалу и едва не закричал. На него смотрело чужое лицо: острые черты, кожа бледно-зеленая, холодная, нос вздернутый, под ним глуповатая усмешка...

— Спокойно, — прошептал он, — только спокойно, это маска, я не снял маску... — Дрожащей рукой полез в карман. ——Я снял ее, — вырвалось у него громко. — Снял ее, снял, снял...

Он стал лихорадочно ощупывать лицо — от лба к подбородку, от подбородка ко лбу. Кожа. Если ущипнуть, больно. Лоб в поту. Морщины. Кожа.

— Я снял ее! — прорычал он и кинулся к зеркалу в ванной. Бледно-зеленая кожа, вздернутый нос, под ним глуповатая усмешка. Он попробовал перестать улыбаться — безрезультатно. Усмешка осталась, несмотря на страх, на холодный ужас, засевший внутри. Потрясенный, он продолжал улыбаться, а по лицу стекали бледно-зеленые капли пота.

Он выдернул из кармана маску, кинулся к свету. Кулаком протер левый глаз, которым видел лучше. На маске был он! Это было его лицо, но из картона, неподвижное, жесткое, с дырками для глаз и резким запахом краски. Надев маску, он почувствовал себя лучше, привычнее. Поднес руку ко лбу — картон. И ниже картон — нос, виски, щеки, все картонное и при этом жутко натуральное.

С трудом добравшись до кресла, он тяжело рухнул в него и сжал руками виски, все еще не веря в случившееся.

— Это все алкоголь, — шептал он, — глаза пьяные, пальцы пьяные, зеркало пьяное... Едва держится на стене, нализалось в доску зеркало!

Он швырнул чем-то в том направлении, но, конечно, промахнулся, глаза застилали слезы.

— За что? — простонал он. Потом попытался собраться с мыслями. Теперь у него два лица. Он снял маску, старательно протер носовым платкам и положил на стол, пусть полежит. Взглянул на нее сочувственно: «Отслужила старая, свое сделала». При виде ее люди кланялись и мило улыбались. Она внушала доверие, с ней можно было в любой момент раздобыть денег. А с этой, новой?

Он потер лицо руками, вскочил и побежал к зеркалу. Глуповатая усмешка? Ну и что? Он улыбнулся еще шире, зубы сверкнули на фоне толстых бледно-зеленых щек. И с этим новым лицом можно попробовать пожить. А вдруг будущее принадлежит ему?

Издали этот город выглядел как десятки других. Существовавшее долгие годы равновесие между трубами и колокольнями стало сдвигаться в сторону труб. К облаку дыма и сажи несмело приблизилось благосостояние. Оно остановилось на окраине города, среди крестьянских заборов, словно не решалось тронуться дальше.