В. Попов - Альманах всемирного остроумия №1
- Название:Альманах всемирного остроумия №1
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Литагент «Остеон»74fca568-0472-11e5-9ef7-002590591dd6
- Год:неизвестен
- ISBN:978-5-85689-077-7
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
В. Попов - Альманах всемирного остроумия №1 краткое содержание
Превосходный сборник шуток, острот, афоризмов, остроумных высказываний выдающихся деятелей прошлого: царей, королей, принцев и полководцев, шутов и актёров. Впервые вышедший в свет в самом начале XХ века, этот сборник сразу привлек внимание ценителей острого словца и стал пользоваться заслуженной популярностью. Однако и в наши дни эти лукавые строки не кажутся архаичными – ведь над хорошей шуткой и метким словцом время не властно!
Альманах всемирного остроумия №1 - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Мольер любил актера Барона, как отец любит сына. Этот актер пришел к нему однажды сообщить, что некий провинциальный актер, которому бедность мешала явиться самому, просил о небольшой помощи, чтоб быть в состоянии настичь свою труппу. «Как близко знаете вы его?» – спросил Мольер. – «Он был моим товарищем до тех пор, пока я не сделался вашим». «В таком случае сколько, думаете вы, я должен дать ему?» – «Ну… пистоля четыре»… – «Вот, – сказал Мольер, – четыре пистоля за меня, который его не знает вовсе, а вот еще двадцать, которые вы должны ему дать, как вашему товарищу».
Регент Франции, очень любивший Фонтенеля, откровенно рассказывал ему свои любовные похождения. Философ, улыбаясь, сказал ему: «Вы, ваше высочество, всегда делаете веща не по летам».
Философ, во всем и всегда владеющий собою, Фонтенель за нисколько дней до смерти своей размышлял над своим состоянием так же, как размышлял бы над положением всякого другого: казалось, что он занят был наблюдением физиологического явления. – «Вот, – говорил он, – первая смерть, которую я вижу». – А когда доктор сталь расспрашивать его чем он страдает и что чувствует, он отвечал: – «Я ничего не чувствую, кроме трудности существовать».
Какой-то господин, в присутствии Фонтенеля, сказал одну за другой несколько очень длинных острот, вследствие чего разговор перешел вообще к умению острить. Кто-то заметил, что хорошая острота есть не что иное, как счастливая случайность. – «Правда, – отвечал Фонтенель, – но такие случайности бывают только с умными людьми».
Один парижский банкир дал взаймы несколько тысяч франков господину С…, молодому писателю, только что выступившему на литературном поприще. «Вы уплатите мне долг когда напишите образцовое произведение (chef-d’oeuvre [86])». Литератор написал впоследствии три романа. Банкир прочел их и не требовал долга. Наконец С… издал в свет свой четвертый роман. Все журналы расхвалили в пух это изящное творение, и банкир написал литератору следующую записку: «Прочитав несколько самых лестных отзывов о вашем последнем романе, я полагаю, что пришло время расплатиться со мною». На это послание литератор отвечал коротко и ясно: «Извините, я надеюсь написать еще лучше».
Бьевр [87], знаменитый острослов XVIII века, до того прославился своими каламбурами, что, когда он, обедая с своим приятелем, сказал ему: «Сделай одолжение, подай мне салат», последний долго ломал голову, желая добиться двусмысленности, и наконец сказал: «Вот уж этого каламбура я никак не могу понять!»
Какой-то лорд, говоря с Шамфором [88]о министрах, сказал, что если машина хорошо установлена, то выбор их был безразличен: «Это собаки у вертела; достаточно, чтоб они передвигали ноги, чтобы все шло исправно. Хороши ли собаки, смышлены ли они, одарены ли чувством или ничего не имеют из этого, – все-таки вертел вертится, и все же ужин, более или менее сносный, будет готов».
Сатирический английский писатель Свифт, английский Рабле, имел привычку ходить с книгой в руках; он шел до ночи, не отрывая глаз от книги и не останавливаясь ни для еды, ни для питья. Однажды, когда он отправлялся из Дублина в Ватерфорд, в сопровождении только одного лакея, он встретился с старым ирландским помещиком, который, не зная доктора спросил о его имени у следовавшего за ним человека. Лакей, заимствовавший несколько оригинальности у своего господина, отвечал вопрошавшему: «Это настоятель св. Патриция, а я служу ему за мои грехи». – «А куда вы идете в такой час?» – «Прямо на небо. – «Как, прямо на небо?» – «Да, сударь, господин мой молится, как вы видите, я пощусь; а я всегда слыхал, что на небо не входят иначе, как постом и молитвой».
Скаррон [89], в одном из собрании своих стихотвоpeний, отпечатанных им, посвятил маленькой собачке своей сестры мадригал, который он так и озаглавил: «Собаке моей сестры». Нисколько времени спустя он поссорился с сестрой и в копиях велеть поместить список опечаток с указанием: «Вместо: «собаке моей сестры», читайте: «моей сестре собаке».
Карл IV спрашивал поэта Дората, женившегося в весьма преклонных летах на молоденькой девушке, как он мог себе позволить такую глупость. «Государь, – возразил поэт, – в поэзии вольности допускаются».
Остроумный писатель Монмор любил хорошо поесть, но был беден в жил где-то на чердаке, говоря со смехом, что он забрался так высоко, чтобы вдыхать вкусный запах дыма, выходящего из кухонь богатых людей. Он очень был любим в обществе и, зная его за лакомку, все охотно приглашали его к обеду, который он всегда оживлял своей милой болтовней. – «Давайте мне мясо, – говорил он своим знакомым, – а я вам дам соль».
Молодой человек принёс стихи своего сочинения к Кребильону-сыну, бывшему цензором. Бумага со стихами выпала из рук цензора и полетела в огонь. Молодой человйк бросился за ней. – «Оставьте, – сказал Кребильон, – стихи эти следуют по своему назвачению».
«Ах, папаша, – говорила одна сентиментальная девица, – как справедливо сказано в этом новом романе Феваля, который я теперь читаю, что смерть часто превращает ненависть в любовь». – Так, так, – промычал Тихон Прохорович. – Вот взять хотя бы меня: я ненавижу поросенка, животное во всех отношениях вредное: портит огород, сад. А подай того же поросенка, на стол, в жареном виде или под хреном со сметаною, – я почувствую к нему страсть».
Старинный французский писатель Бальзак [90], соименник новейшего Бальзака, говоря о творениях римского писателя Тертуллиана, сказал: «Темнота слога этого писателя подобна темноте полированного черного дерева: она отсвечивает». Того же нельзя сказать о темноте слога некоторых новейших писателей, темнота которых вполне темнотою и остается.
Одна ветреная светская дама просила известного в XVIII веке остряка и поэта Бензерада [91]сказать рифму на слово «убор». – «Как же я могу найти ее? – отвечал он: – известно, что для рифмы нужен склад, а в том, что принадлежит женской голове, никогда нет ни складу, ни ладу (ni rime, ni raison)».
Бензерада, шедшего по улице по пробитии зари, уведомили о смерти одной богатой, старой и пресмешной вдовы. – «Вчера ее хоронили», – говорил рассказчик. – «Жаль, – заметить Бензерад, – третьего дня она была бы хорошей партией».
Аддисон [92]сравнил женщину легкого поведения с кольцом, ходящим по рукам общества, которое каждый может надеть на свой палец.
«Не знаете ли вы, – спросила дама одного кавалера, – поэты Фридрих Шлегель и Август Вильгельм Шлегель братья?» – «Об одном я могу достоверно сказать, что да, – отвечал с видом глупого самодовольствия кавалер, – но о другом я ничего положительного теперь не знаю».
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: