Лёха Андреев - Сядьте на пол

Гораздо ближе к реальности — подход Уильяма Сирса, педиатра и отца восьмерых детей [74]. Он тоже говорит о привязанности, но с первых же страниц подчёркивает: связь держится лишь тогда, когда вы хорошо знаете своего ребёнка. А как получить такие знания? Из совместной деятельности:

«Когда Мэтт начал играть в малой лиге, я не хотел оставаться в стороне, поэтому записался в команду тренером. Когда он вступил в бойскауты, я вызвался на роль начальника отряда… Благодаря опыту тренера по бейсболу и опыту начальника отряда бойскаутов я узнал о детях вообще и о моем ребенке в частности больше, чем из всего курса психологии, прослушанного мною на медицинском факультете».

На этом месте чтецы курсов психологии могут возразить — а что же делать родителям, которые не такие крутые, как папа Сирс, и у них нет такого большого опыта? В таком случае, можно использовать коллективный опыт. Но именно опыт, а не домыслы.

Вы могли заметить, что в моей книге часто цитируются исследования, не относящиеся напрямую к воспитанию; зато педагогические и психологические системы здесь подвергаются высмеиванию. В главе «Трудности перевода» я даже написал, что гуманитарные модели мира — это чаще всего объедки со стола инженеров своего времени. Однако «новые» модели гуманитариев быстро обретают популярность, поскольку они специально заточены для массового употребления — в первую очередь, благодаря упрощению.

Опытный путешественник неделями изучает карты и готовит снаряжение перед походом — а психолог легко сравнит вашу жизнь с дорогой и посоветует «не тащить слишком тяжелый рюкзак»; совет умещается в пару строк на бумаге и быстро усваивается за чашечкой кофе. Ботаник насчитывает в семействе пальмовых 185 родов пальм и не считает это пределом — а психолог тем временем с умным видом рассказывает вам про четыре психотипа людей. Ну хорошо, чуть больше. Но уж точно не больше шестнадцати. Да, сравнение с пальмами получается невыгодное — зато можно легко запомнить число, не превышающее количество пальцев!

Пользоваться коллективным опытом можно и нужно. Но лучше делать это без упрощающих посредников. Не исключено, что нужный опыт где-то рядом, просто вы никогда не смотрели на него под нужным углом. Я никогда не был девочкой, у которой есть и старший брат, и младший. Но я как минимум могу себе представить, что капризы моей дочки — не просто капризы, а какая-то новая роль со своей собственной логикой.

Это шуточная модель, конечно. Но такой подход отлично спасает меня (и эту книжку) от длинных теоретических разговоров на тему «почему у девочек психика сложнее, чем у мальчиков». Всё равно лучший способ увидеть, как пешка превращается в ферзя — это активная деятельность по освоению мира.

«В полночь Ева, отказываясь идти спать, предложила мне поиграть в шахматы. Откуда у приличной трёхлетней девочки такие ужасные увлечения? Не иначе как тлетворное влияние улицы!

Сыграли две партии, дальше я не выдержал. И предложил ей сыграть в более серьёзную, по-настоящему развивающую игру — кто быстрее сложит все свои шахматные фигуры в мешок.

И я почти выиграл. То есть, вначале я думал, что выиграл. Потому что я уже сложил все свои фигуры, а у Евы оставалось ещё две. Она бросила их в мешок, затем невозмутимо указала мне на поле. Там лежал маленький щит, отломанный от моей пешки! Вот это сильный ход! Такому в физматшколах не учат!» (июнь 2012)

Напоследок отмечу, что мои младшие сейчас гораздо свободнее включаются во внешние детские коллективы, чем старший, который «прорывался с боем» в садике и начальной школе. Возможно, это связано с тем, что Лёва и Ева прошли боевую стадию дома, и теперь чаще выступают зачинщикам других, более сложных игр.

«Ева рассказала, что они в школе организовали с подругами Агентство. И она теперь агент-собака. Агентство проводит расследования разных случаев: если у кого-нибудь пропала вещь, или что-то сломали в классе. Идея киношная, это понятно. Но забавно, что такая небанальная игра возникла всего через месяц совместной учёбы в первом классе.» (октябрь 2015)

«Киту почти два года. Сегодня он долго смотрел, как я кручу кубик Рубика. Потом покрутил сам. Я ему объяснил, что каждую сторону надо сделать одного цвета. Он перестал крутить, взял карандаши и стал закрашивать стороны. Каждую — одним цветом!» (июнь 2006)

Если бывший министр образования Андрей Фурсенко останется в истории, то скорее всего — с фразой о том, что высшая математика не нужна в школе, потому что она «убивает креативность» [75]. Слова эти поразили многих, и меня тоже. Как выпускник физматшколы и математического факультета ЛГУ, я привык к тому, что «математика — царица наук» (Гаусс) и вообще она «ум в порядок приводит» (Ломоносов).

Однако, пытаясь опровергнуть идею о мучительной смерти креативности в злобных лапищах математики, я обнаружил, что аргументов у меня маловато. Большинство людей, с которыми я учился в 45-м интернате и на матмехе, впоследствии оказались на работе либо в скучной финансовой сфере, либо в IT-индустрии, которая по большому счёту — та же унылая бухгалтерия. Никто из них, блиставших математическими способностями, не обнаружил себя в тех передовых областях человеческой деятельности, где действительно востребована сейчас высшая математика: в генетике или робототехнике, в нейробиологии или социологии.

Возможно, виноваты перестройки, кризисы и прочие внешние факторы. Но может быть и так, что это действительно какая-то… ну, слово «некреативность» совсем уж корявое. Давайте скажем «негибкость ума». Словно бы способность хорошо работать с идеальными абстрактными мирами вовсе не приводит в порядок ум, а остаётся своей узкой способностью — и помогает найти работу лишь в тех сферах, где манипулируют идеальными сущностями: деньгами и программным кодом. Можно ещё стать преподавателем математики, то есть передавать дальше любовь к идеальным сферам.

Что же получается — Гаусс и Ломоносов просто впарили нам недобросовестную рекламу своих увлечений, а прав в итоге товарищ Фурсенко? Нет смысла учить всех детей высшей математике? Или может, какая-то другая математика существует, более полезная?