Елена Бушаева - В поисках короля

Юная Тринидад слепого испугалась и принялась осыпать насмешками. Над стоял, склонив голову набок и слушал, и по его лицу пробегали тени облаков. Если тебя пугают мои глаза, я их закрою, сказал он и опустил на бельма тонкие веки. В тот раз ей так и не удалось ни разу ударить его палкой. Он ее тоже не ударил, хотя мог.

Почему? — Спросила Рут, оставшись с ним наедине. Я хочу тебя научить, а не унизить, ответил он. Ты пахнешь, сказал он, я всегда знаю, где ты. А Хольт? Он чистый, он купается утром и вечером. Он тоже, ответил Над, но по-другому. Запах нельзя скрыть, но можно сделать его другим. Он показал варварке травы, помогающие в этом, и травы, лечащие головную боль и затягивающие раны. У него были черные волосы, и красные бусины рода Кроатон блестели в них, как капли крови. Ему всего было шестнадцать, а знал он больше, чем Кар Харст. Он говорил, что люди жестоки от страха, но Рут не верила, пока он не напомнил ей, как она ударила его, потому что испугалась. Тебе было обидно? Нет, ведь я тебя видел. Как ты мог, ведь у тебя в глазах молоко. Что же ты думаешь, маленькая лягушка, что твое лицо может сказать мне больше, чем все остальное? Я не знаю, какие у тебя волосы, но знаю, сколько в них бусин. Я не знаю, какого цвета цветок-обдуван, но знаю, что ты держала в руках целую охапку сегодня. У меня белые волосы, сказала Рут. Знаешь, что такое белый? Не знаю, но хочу знать. Но Троеликой нет дела до наших желаний, она любовница Тринидада, а значит, каждый должен делать то, что он скажет.

Она не могла показать Наду Кроатону, что такое зеленый и синий, но он мог показать ей вкус дождевой воды, собранной в ладони, и как нежную ямку на руке щекочут ресницы, и как улыбаются губы, касаясь других губ, и ощущение их на расслабленном доверчивом теле, и какими бывают мягкими руки, способные крошить дерево, и как стучит сердце под прижимающейся щекой. Какой у тебя, оказывается, тонкий голос, дочь Тринидада. Смотри, не забудь ничего, что я тебе показывал. Сам не забудь. Еще два года и тебе придет пора выбирать невесту.

Не нравится мне, что моя Рут ходит с этим мышом-землеройкой, сказал Тринидад. Над ней смеются в войске. Он даже хуже, чем твой нежный парень, Старый Хольт. Пока смеются над ней, потом будут надо мной, этого нельзя допустить. Оставь их, Дон. Что ты хочешь запретить вольной варварке? Она не просто варварка, а благословение Троеликой. Как я могу позволить такому подарку возиться с ведьминым отродьем? Не хватало еще, чтобы каждый ничтожный думал, что может валять залог моей победы по кустам и лазить ей между ног. Она нужна мне послушной. Залог послушания женщины в любви мужчины, Дон, и неважно, муж он ей или отец. Я слишком умен для любви, Старый Хольт, и она будет делать, что я скажу. Если она будет возражать, я уберу этого слепого с моей дороги. Не ссорься с ведьмами, Дон. Ты вождь, но они женщины, и они этого не забудут. И хорошо, что не забудут. Главное, чтобы она забыла. А это просто сделать.

Брызги крови у Нада в черных волосах совсем как бусины рода Кроатон, и не разберешь сразу, где что. Застывшие глаза, подернутые мутной пленкой, совсем как при жизни, неподвижные и смотрят прямо. Только по лицу больше не пляшет улыбка и брови слишком неподвижны, совсем как крылья убитой птицы. Над все знал, только не знал, что лица у людей должны скрывать чувства, он ведь их никогда не видел. Зато Рут знает и пожимает плечами. Эх, жалко, я уже почти у него доучилась. И как он этого камня не заметил, задумался о чем-то, наверное. Она уже умеет остановить собственное сердце, чтобы не билось и не гоняло кровь, смешанную с запахом бессильной ярости. И Дон верит, но Дон такой человек, который после боя протыкает трупы врагов, — на всякий случай. Поэтому он уводит дочь к ведьмам, и она выходит от них, не помня ничего о Наде.

Мать Нада говорит, что наконец-то избавилась от своей ошибки, совершенной в молодости, но Дон не верит и ей — на всякий случай. Память такая вещь, может вдруг всколыхнуться в самый неподходящий момент. Особенно, если ты — благословение Троеликой. Вдвойне особенно, если твоя сестра — ведьма, связанная с тобой узами сильнейшими, чем просто узы любви и крови. Будь ты проклят, Дон, чтобы ты канул во тьму, чтобы тебя утянуло во цвете лет на Дорогу Сна! Чтобы тебе никогда с нее не сойти и вечно брести в тумане, увязая в ползучей траве, чтобы вечно спасаться от красных глаз затаившихся вдоль Дороги чудовищ!

— Рут, проснись, Рут, пожалуйста, проснись! — Плакала Лависса. — Ну пожалуйста, мне очень страшно! Я ничего не прошу, даже не надо разговаривать, просто не спи!

— Я не сплю.

Рут села на лежанке, кажется, у нее начался жар, вся голова была в огне и лицо жутко дергало. Варварка тихо выругалась.

— Исса, на тебе юбка осталась?

— Да, а что? — Всхлипнула леди.

— Оторви мне кусок.

— Как оторвать? Ножа нет.

Дикарка, вздохнув, нащупала в темноте юбку, нашла шов и резко дернула, помогая себе ногтями. Плотная ткань неохотно поддалась.

— Зачем тебе?

— Лечиться.

— Просто перевязка не поможет, а лекарств ведь нет! У тебя все лицо в крови было, и на пол капало, пока тебя несли.

— Поэтому я буду не просто перевязываться.

Варварка по запаху нашла отхожий угол, сняла штаны и помочилась на тряпку, потом снова легла и прижала ее к лицу. Зверски защипало, значит, уже успел образоваться гной и пошло воспаление.

— Кобыла тебя затопчи, Исса! Вот что тебе стоило самой так сделать? Я знаю, вас учат лечить!

— Не так же, Рут! Я могу промыть и зашить рану, но здесь нечем и ничего не видно! А это… это варварство какое-то! Фу, какая гадость! Ты только инфекцию себе занесешь!

— Это первейшее средство от всех ран, глупая ты курица! Конечно, только если уже кишки не высыпаются. Любой порез вмиг заживает. Иголку-то с ниткой или траву бывает не достать. А тут лекарство прямо с собой. А от царапин грязь из ушей помогает…

— Не хочу больше слышать. — Лависса топнула ногой. — До чего ж противно! И прямо на лицо! Еще и стекает, небось!

— Стекает. Ничего, у меня этого добра пока осталось. А вот если нам пить давать не будут, вот тогда придется туго.

— Умеешь ты ободрить.

— Не кисни, Исса. Ты за свою жизнь столько пережила, сколько не пережили ни твоя мать, ни бабка. Хольт говорит, жизнь определяется не длиной, а качеством… или он не про жизнь это говорил, хм?

— Я слышала, когда Хмель и Гаррет ругались, что Хмель сказал, у кого нет длины, тот это и придумал. — Хихикнула леди и тут же погрустнела, вспомнив демона. — Тебе снилось, что ты была на корабле?

— Нет, мне ничего не снилось. А почему ты спросила?

— Ты все время говорила, будь проклят Дон. — Улыбнулась леди. — Вот я и подумала, что ты плавание вспоминаешь. А Магдалиной звали мою мать, в честь первой женщины, отказавшейся от порока.