Валерий Хайт - Большая книга одесского юмора (сборник)

– Получается еще пятьдесят.

– Та на шо ж это я куплю такое богатство! – испугалась старушка.

– А ты Павину комнату в коммуне продай, – подсказал Савва. – Вон богатые Парасюки давно на нее зарятся.

– Заримся! Мать… перемать… – выступил вперед толстенный Парасюк. – Она аккурат к нашему санузлу примыкает, комната эта. Так мы с женой сильно мечтаем столовую в ней себе оборудовать, чтобы, значит, если приспичит, от еды недалеко отходить. Мы тебе за нее не то что двести пятьдесят – мы триста бутылок дадим! Правда, не водки, а самогону. Так что тебе не то что на поминки – вообще до конца твоих дней хватит…

Бабка быстро прикинула в уме, сколько самогону ей нужно до конца ее дней, и запросила еще четыре бутылки. Ударили по рукам.

И тут же, как по команде, еле держащиеся на ногах жители Мукачевского вытащили из своих домов такие же еле держащиеся на ногах столы и табуретки и накрыли прямо посреди улицы огромный криво стоящий стол. Немыслимых размеров Парасюк поднялся из-за него со стаканом мутной жидкости в кулаке и, обведя собравшихся еще более мутным взглядом, торжественно прокричал:

– Горько!..

Возникло недоумение.

– Горько!.. – повторил Парасюк.

Савва и Слава растерянно поцеловались.

– Э… Харитон! – одернула тамаду Парасючка. – Кого это ты тут женишь? Покойника, что ли?

– Горько осознавать… – гнул свое Парасюк.

Но мысль о свадьбе уже воспламенила Павину сожительницу Галу по прозвищу Студебеккер.

– И на кого ж ты меня покинул, голубь мой сизорыл… это… сизокрылый! – заголосила она, упадая необъятной грудью в салат «оливье». – Ой, положите ж меня немедленно до него у гроб!..

– А вот тебе дулю! – разозлились Савва и Слава. – Коза ненасытная! Ты и при жизни, бывало, каждую минуту норовила до него у койку залезть. А теперь и в гроб норовишь!.. Дай уже человеку хоть там полежать без движения!

– Действительно, Гала… – всплакнула пьяненькая Кузьминична. – При мне бы хоть постыдилась! Вот у меня горе так горе. Мне моего любимого племянника никто не вернет. А тебе я таких козлов, как он, хоть сто человек в день предоставлю, только деньги плати. Ты мою таксу знаешь…

Потом Мукачевский переулок пил, дрался, мирился и снова пил почти до рассвета. А потом появился Пава в белых одеждах.

– Мы что, уже в раю? – спросил у него кто-то из тех, кто еще мог говорить.

– Ну вы так точно в раю, – ответил Пава. – Где же еще может быть такая житуха? И солнце еще не взошло, а вы уже лыка не вяжете. А вот мне, между прочим, в медвытрезвителе никто и стакану портвейна не дал. Еле сбежал из этого страшного заведения. В одной простыне.

И, вырвав у какого-то зазевавшегося подростка початую бутылку самогона, Пава осушил ее в три глотка.

И вот тут, оказывается, все только и началось по-настоящему. Весь следующий день и всю следующую ночь бурлил в Мукачевском переулке голубоватый самогонный поток. Пили за упокой души Павы первого и за чудесное появление на свет Павы второго. За новоселье Парасюков и в знак солидарности с борющимся народом Африки…

Этой ночью была наконец преодолена та самая пресловутая норма, установленная строгой наукой для человека: литр чистого спирта на одно выпивающее лицо. Причем преодолена многократно.

И начались поразительные явления.

Открыл было рот Парасюк, чтобы в очередной раз вспомнить мать-перемать, но вместо этого полились из его рта волшебные звуки теноровой арии композитора Доницетти из оперы «Лючия ди Ламмермур».

А Савва и Слава вдруг пододвинули к себе замасленный лист бумаги из-под селедки и стали решать на нем теорему Ферма, которая, как известно, вообще не имеет решения. И тоже справились очень быстро. Хотя оба они еще в третьем классе начальной школы по состоянию здоровья были освобождены от математики.

А потом заговорил участковый Гвоздь. Причем на чистейшей латыни. И изложил на ней основы римского права. А старая сводня Кузьминична поддакивала ему: мол, правильно говоришь, Гвоздь, tantum morale legitimum est, то есть законно только то, что нравственно…

…А Парасюк все пел, наполняя Мукачевский переулок своим невероятным тенором. И, вторя ему, грянуло откуда-то с неба бессмертное доницеттиевское tutti. И волны сладостных скрипок подхватили Парасюка, а вместе с ним и других обитателей Мукачевского, и унесли куда-то в светлеющие небеса. А может, и не полностью обитателей, а только их души, в которых рачительная природа хранила за семью печатями талант, ум, любовь и честь ввиду абсолютной ненадобности этого всего в нашей обыденной жизни. И что проявляется в нас только в минуты высшей опасности. Например, если мы видим перед собой какого-нибудь агрессора. Или если выпьем литр чистого спирта.

Бойцам подпольного трудового фронта посвящается наш рассказ. Героям, которые, несмотря на суровую статью «О нетрудовых доходах» (а была такая в советском уголовном кодексе), продолжали все же в тяжелых домашних условиях производить штаны, которые, в отличие от изготовленных на государственных предприятиях, все-таки можно было натянуть на себя, не отпугивая при этом людей и животных. Хотя производство таких штанов приравнивалось тогда чуть ли не к измене Родине. Да разве только штанов!..

В 1979 году у меня заболел зуб. Родители запаниковали. Ну действительно, не отправлять же сына в государственную поликлинику. Как-никак, единственный ребенок в семье.

– Частник, и только частник! – настаивала пожилая соседка Розалия Фаликовна. – И у меня такой есть. Это не врач, а бог! Конотопский Илья Семенович. Принимает у себя на квартире каждое воскресенье после девяти часов вечера. Нужно сказать, что вы от меня. При себе иметь двадцать рублей – это гонорар, а также букет цветов и коробку конфет «Мишка на Севере».

– А это зачем? – удивился я, имея в виду цветы и конфеты.

– Он так велел. О котором я говорила! – произнесла Розалия Фаликовна, молитвенно подняв глаза к небу.

Из чего следовало, что она или действительно считала этого зубного врача богом, или была абсолютно уверена, что сам Господь Бог носит гордую фамилию Конотопский.

В назначенный час я с конфетами и цветами явился по указанному адресу.

– Ваня! Сынок! – закричал, открывая мне дверь, бритоголовый крепкий мужчина, похожий на слегка уменьшенную копию знаменитого борца Ивана Поддубного. – Я знал! Я чувствовал, что ты меня найдешь! – продолжал он шпарить цитатами из известного фильма, при этом подозрительно оглядывая меня, подъезд за моей спиной, а также улицу, ведущую к этому подъезду. – Какой прекрасный подарок к папиным именинам! Мой сын от первой жены! – кричал он. – Наконец-то ты у меня!..

– Вы ошибаетесь… – обалдел я. – Я у вас не от первой жены… Я от Розалии Фаликовны…