Ярослав Полуэктов - Телефон с тихим дозвоном

Тритыщенко может понять экономию тринадцати рублей, против, к примеру, винстона. А только зачем дотла докуренное складывать в одну пачку с целыми ещё изделиями?

– А затем, – это думает уже Кирьян Егорович на всякий случай, – чтобы Тритыщенко было о чём пожалеть, если вдруг, когда он проснётся ночью, и ему станет скучно без сигаретки, и ему придётся обыскать весь дом, чтобы найти заначку. То: вот у него пачка. Он её найдёт и откроет, и увидит сверху кладбище погорельцев. И он поплачет вначале, а, может и сматюгнётся как сумеет. А сумеет. Он тоже человек, хоть и с докторской степенью зазнайства. А потом вдруг на всякий случай шоркнет сверху… ну-у-у, ковырнёт ногтевой лопаткой – стричь их замасленному от пят художнику – бесполезное дело: ножнички маникюрные от этого акрила и даже от масла – если в три слоя – тупятся, а других инстру'ментов нет. Так что обнаружит он ногтёвым способом и горку мертвецов, и неначатое даже под окурками, не игриво начатое и брошенное, а свежачок, просто присыпанное. То ли по ошибке, то ли из радости любви к Тритыщенке это делается. Или от шутейного страха: не подаришь, мол, не простят. Все обязаны любить его, ибо он звезда первой порновеличины и трижды доктор художественных наук с такой же трёхпёzдной книжкой «О перспективе древних и сейчас», которую он сам и написал по какой-то горькой пьянке, превратившейся в марафон, называемым в народе обыкновенным запоем , но у художников, уж извините, это называется творческим полётом, вдохновением, наитием. В конце концов это можно назвать пинком Пегаса. Можно сравнить со спустившейся к нему с неба Истиной, которую ещё надобно обдумать, а покамест вступившей с ним в глубокие морально-эстетические отношения голубого спектра клана ФЦ… Испортив при этом немало выдернутых – из книг по искусству – иллюстраций, испестряя их какими-то линиями, закорючками и числами, не уступающим по сложности чертежам пустыни Наски… Матерясь и споря то с какими-то варварами с германского художественного Олимпа, то с древними греками, которые по мнению Тритыщенки испортили искусство перспективы на столетия вперёд. А то и с самим с собою чокаясь… В зеркале с отражением, и находя на бренном своём теле не существующих в природе зелёных вшей с хвостами и рожками.

Вот так выглядело дело.

– Ему бы только имя своё поменять и глаз добавить. – Это поясняет уже автор. – Один-то глаз у него почти не видит. И от того приходится чаще обычного вертеть шеей. Шею он прячет под шарфом, чтобы неслышно было позвоночного скрипа.

А на самом-то деле он далеко не святой, хоть и уважает это дело, ибо святые ему денег приносят, на которые он живёт.

Тут у него переклинит; и он возрадуется.

Тогда и вспомянет добрым словом Кирьяна Егоровича и Бима, которые Тритыщенке – друзья, хоть и в разной степени хитрого притворства. Но посыпать Тритыщенку золотым порошком напускной сердечности могут оба одинаково недурно.

– Кто засунул в мешочек прибор, где в одном предмете прохуjарилка – стержень с загнутым кончиком, как потешный предмет «Ч» вокруг пояса у чёрного индийского старца, где хуjарилка-трамбовка и ложечка-ковырялка? – думал первоначально Эвжений. – Неужто моих рук дело? И прихвачены мною по нечаянности? Чёрт, чёрт! Да как же можно так мне – такому важному, в отцы годящемуся – упиться, чтобы чужое от своего не отличить. Как же так хладнокровно носиться по офису и хватать со столов всё, что хоть как-нибудь похоже на его вещи?

И Тритыщенку сначала прихватило намёком, потом схватило полностью, что аж до красноты и согнутия в поясе. А после он перевёл дух. И даже как мятежник, закончивший своё дурное дело снятия голов с обидчиков династии Тритыщенков, смахнул пот со лба.

– Уф, это всё последыши с того конченного без подробностей раза…

А после: стоп! А вдруг специально подложены ему эти предметы? Развернулась душа… ну, допустим, у Бима, а вещи-то не его, а чужое подарить – это ж хлебом не корми! И… держи, друг Тритыщенко, это всё тебе, дорогой…

Такая версия Тритыщенку устроила больше, чем умышленная экспроприация. – Вот же суки! Подметнули ворованное! Отвечай, мол, теперь. Тонкий какой ход! Вот же какие подлючие мужичонки. А я их за голубчиков держал…

Не может он к себе пришпилить факт кражи по признаку нечаянной совокупности совпадений. Задумчиво помешивает художественные растворы, дует пригорелым запахом с как будто кухни, и дело-то как-то движется медленнее, чем нужно, и чаще спотыкается об необходимую доску, которая назвалась бы порогом, как бы не была так высоко расположена, потому что за ней спрятаны отопительные трубы. Так он расстроен лишними ему теперь предметами.

Ещё вариант суки: хитрая эта собака – сам Кирюха. Может он сам и подарил, а вовсе не Бим добрячок-простачок, а теперь жалко стало, вот и наговаривает, и клянчит вещички назад по совсем голодранной причине.

– Да быть такого не может, – подумаете вдруг вы, чтобы ключи и чипы от своего дома дарить.

А вот и может! Не такие это уж и обязательные вещи, как может по глупости показаться. Ведь дубликатов ещё никто не отменял, так? Так-то так, да всё равно будто бы жалко. И даже порой хочется вернуться обратно в Москву, так как только в самолёте вспоминаешь, что телефон-то оставлен на столе в столичной их гостинице полторы звёзд. И тратишь очередную пачку купюр, чтобы только увидеть свой обожаемый телефончик с музычкой, будто это любимая девочка и снова хочет тебя так, будто за пару часов соскучилась.

(Так потрись об стол, где вы вместе откушали рыбьих клиторков с пizдёшной формы и величины устричками. Ей богу, поможет!).

Или ненаглядные твои очки смерть как потребовались, ибо без них у тебя и работа-то на родине вдруг не склеится оттого.

Белиссимо, не нужно так высоко задирать на неё ногу, ты же не собачка, а старый кобель, а девочка не просто сучка. Она может искусно извиваться моделью и красиво пищать «о-о-о-о» и по-иностранному «йе-е-е!», хоть и не испанская певичка за сценой.

Что, думаете певички не трахаются за сценой?

Ага! Бестолку нам втирать. Мы русские – все подряд театралы и меломаны. Даже из деревни. Просто им надо показать театр и музыку. Мы так воспитаны природой: ловить всё и даже трахаться на лету. А наша аморальная разведка знает всё и про всех! Даже и про тебя, читатель!

Мы, конечно, немного пошутили.

Это такой литературный приём вовлечения в народную культуру.

Нет, не обязательно это всё! Пыль, ветерок времени.

В доказательство теории ненужности ему дурацких подачек кладёт Тритыщенко всё это автоматически проявившееся в его мастерской добро на холодильник. И, совсем немного постаравшись, забывает напрочь.

Кирюхе, считает он, достаточно того, что его изобразили в ресторане на стенке – в качестве средневекового героя. А похож, сволочь, вышел. Пожалуй-что лучше всех его друзей, прописавшихся на стенке в акриле. Проживёт эта роспись с десяток лет, если бренд не сменится.