Ярослав Полуэктов - DUализмус. Баварские степи, клопы, драм & бэйс

– Нас отдали на растерзание Дарвину, а мы вырвались из его плена, добавили своего – и вот мы свободны в выборе способов существования. Мы формируем себя такими, какими хотели бы себя видеть после физической катастрофы людей. Мы обижены…

– Скоро закончишь? – спросил Бим, – а то я твою вилку вконец погну.

– Я только на старт вышел, – чуть ли не плачет Кирьян Егорович.

– Ё-моё! Ну, давай, хрен с тобой.

…Долгая Эволюция, не согласовываясь с нашими глобальными интересами, почти лишила нас крыльев, которые когда-то у нас были. У нас есть враги…

– А уж у меня-то сколько врагов. Если я носок сниму, ты не будешь против?

– Мне без разницы. Сымай. Можешь даже состирнуть, к утру высохнут.

– Это по человечьи!

…Когда-то они оттеснили нас с зелёных массивов, и мы примкнули к животному миру и заодно присосались к строптивому человечеству. Это долго оставалось нашей нишей…

– Гала-читальню устроил тут, понимаешь, – думает Бим, – а выражения-то нету.

…Но тут у нас были конкуренты. Теперь мы оттесняем наших бывших родственников от наших передвижных кормушек…

– Вот-вот! От кормушек. И мою отодвинули. Есть ещё сыр? А бухло ещё достань.

Достали и пивнули.

…Люди, воюя между собой, научили нас кое-чему.

Мы жёстко и не смущаясь, переступим всех, кто станет на нашем праведном пути! Мы подобно их крестоносцам понесём нашу правду отсталому человечеству и нашим предкам, которые теперь нам враги, и презренному быдлу, жующему траву, человеческие посевы и даже жрущих подобных самих себе.

– Кирюха!

…Наше семейство так не делает. Мы сильны объединением себе схожих. Наша правда заложена в нас самих.

Подобно человеческому Кресту мы несём с собой шприцы, выбросив никому не нужные флаги, мы в себе и на себе тащим пулемёты, газовые яды, анестезию, всё встроенное в наше тело…

– Кирюха-а-а!

Не слышит Кирюха или делает вид: « …И, будьте уверены, мы применим их по назначению! Мы не хотим человечеству боли. Если оно умрёт от нас, то безболезненно, как и полагается при справедливом отборе… Ух!»

– О! О! О! Это всё, что ты написал? – радостно выдохнул и заверещал Бим, когда Кирьян Егорович только набрал воздуху, чтобы читать дальше. – А Вербером тут ни на граммулю не пахнет.

– Причём тут Вербер? Я и не пытался…

– У него муравьи сознательные.

– У меня тоже. Только это будет во второй части.

– А в первой что?

– А вот: (Да тьфу ж ты…! – в уме матюгнулся Бим). « …Ена пресквозила сквезь грови-пеле, по-ведимому в тет а тет мемент, кегда я, ю-влёкшись розглядыванием пойзажа, крютил щюпольцами ве всо стереоны, ностроифф феки но пёнарамный вед. Творь Е2—Е4 соло на кесмолёт, ебо длё таго, чтёбы остествоваться соме себой, ой топерь но хвётало тёготения плэнэтэ Зем-Ля. И ене барагтелось в среде меохо тяхетония, кетерое, как вы пенимаете, ничтежно мало…»

2

– Чёт я нихрена не понял, – сказал Бим и почесал за ухом. – Кроме Дарвина. Причём тут Дарвин и клопы? Ты с ума это… не стронулся? И что, блин, за язык. Ни черта не понятно. Как будешь озвучивать? Ни один артист не прочтёт… А уж автомат и подавно… Сгорит автомат!

– Откуда ж мне знать! Я вообще-то уважаю Дарвина. А этот язык не его, а марсианских клопов.

Тьфу ты: Кирьян Егорыч никак покусился на зооморфизм и приклеил каким-то ничтожным тварям возможность понимать человеческий язык, да ещё разбираться в технике! Вот это замах! И планета качнулась, меняя полюса.

3

Но, Бим больше тяготеет к Псу. От языка марсианских клопов его тошнит: «У этих тварей языка нет, – уверен Бим. – Они общаются запахом и ультразвуком. Усами, в конце концов. Если таковые имеются. Может ещё какой потусторонней гадостью».

И попахивает сумасшествием в первой стадии Кирьяна Егоровича.

Бим:

– После! После. Сначала «Пса» пиши. Подумай, здорово же зазвучит, если пёс твой заговорит. Лучше будет, чем твой марсианский. Ну не то, что его кто-то должен поцеловать, а то, что пёс сам целует кого захочет, а потом пользует активным пользом . И при этом думает. Классно же, да? Жизненно. Ты подумай! Лучше, чем у Булгакова будет… Соглашайся, Кирюха!

Кирьян Егорович не согласен на такой крайний с пользом поцелуй пса, а про Булгакова согласен:

– Попахивает зоофилией. Я с этой темой не знаком и не хочу… Рассказывали мне… армянин… с козами… с овцами… Детство тяжёлое, поля, выпасы, месяцами один… Кстати, он мне пятнадцать тысяч…

– Чего?

– Не отдал.

– Отвянь от армяна! И бабло забудь навсегда. Нашёл с кого долг трясти!

– Как же такое…

– Поцелуй ему что-то. Догадываешься что? А «Поцелуй пса» отдельно!

– Нет, нет, нет. Отстань, а!

С зоофилией покончено.

– Гвозди усиль!

– Пизджее!

– Проверю!

– Да ладно тебе!

– Трахни кого-нибудь.

– Не знаю, не знаю.

– Книжно, не бойсь, не по настоящему.

– Отвали!

– Скажи жалко, что мы того чешского Вовика в Люцерне не убили. Для книги это бы пользительно… Кирюха, а мы его, кажется, даже не сфотали…

– Всё равно отвали. Может, его после нас грохнут, а из-за тебя сейчас на нас и подумают. Ты это… с такими делами не шутят. Тут всё тонко… Написанное сбывается. Смотришь же телик? Кого там на днях грохнули? Берёзового или Дубового?

– Осла моего дедушки, вот кого.

4

Бим – в затруднительном положении по отношению к нужности баварских степей. Потом соглашается.

Жуёт карандаш – им он почиркивает в контрольном экземпляре книги, ищет ошибки с долготами, а их выше крыши:

– Ладно, « хэ » с ним. Пусть пока побудет. Потом решим. Вдвоём решим, ты не боись. Я помогу. У тебя всё-таки прав-то…

– Побольше прав, – говорит Кирьян Егорович, – Гоголь-то всё-таки я, а ты всего лишь будто Белинский. При мне. Это неплохо – свой живой критик. Ну, намёк… Правильно? Белинский же не мог Гоголю запрещать, да же?

– На Белинского согласен, – говорит Бим.

Ему сравнение с Белинским в кайф, хоть от права запрещать и голосовать спорные вопросы он бы также не отказался.

Далее Биму не нравится словосочетание «баварские степи».

– Откуда степи в Баварии? Это что, степи? Так себе – лужайки в лесу.

– Бим, дорогуша, про то и речь: называется не степь, но смысл – то тот же. Земля делится на участки: часть заросшая это леса, боры, джунгли, а всё остальное – пустыни, прерии и степи. То, что ни то, ни это, – саванны, перелески. То, что ни вода, ни суша – болота. А твои лужайки в Баварии это то же, что степи у нас, только масенькие. Степьки! Степьки с кепьки , – понимаешь-нет?

Бим насупился и молчит.

Чен Джу доверяет Туземскому и прислушивается к Биму. Бим часто бывает прав. Батько Чен получает через Бима вредные Туземскому сигналы: кляузы и наветы. А Туземский ему – соперник. Главный Батько Чен получает оттуда сигнал и правит, правит… Туземский возвращает вычеркнутое обратно. Книжица тужится пёрдом, то толстея, то худея с каждым выплеском дурного воздуха из писательских кишок. Туземский хлеще Плюшкина: даже пук сохраняет в баночках на случай авося. Авось – его флаг, контрацептив и кредитный, причём беспроцентный филиал ежесуточного банка.