Владимир Горбань - Пилюли от хандры

– Мам мия! – закричал я, хватаясь за голову.

Прилетели не понятно куда. То – ли город, то – ли деревня… Мороз трескучий… И снегу вокруг! Сугробы по пояс! Дом тоже непонятный, то – ли кирпичный, то – ли панельный, подъезд обледенелый…

Вошли в квартиру. Так себе квартирка, со всеми удобствами, но ремонт хиленький. Детишки тут – же выбежали навстречу, мальчик и девочка, явно дошколята, стали песенки петь, стишки рассказывать.

– Зовут тебя как? – спросил я девочку.

– D – 362.

– Странное имя! А тебя, мальчик?

– M – 412.

Ну, думаю, бывают чудаки…

– Да вы в комнату проходите, – сказал мутный тип, сбрасывая у порога свой полушубок, – там у нас ёлка установлена… У нас на Марсе все, все как на Земле. Только лететь далековато.

– На Марсе? Мы на Марсе?!

– На Марсе, – загадочно улыбнулся мутный тип. С Новым тебя 2076 годом, дедушка Мороз!

У меня побежали снежинки перед глазами…

– Витёк! Витёк! – Ленка тревожно тормошила меня за плечо. – Ну, ты чего, оклемался? У нас еще три заказа!

– По сто?

– Какие сто? Ты уже три раза по двести выпил! Имей совесть, дед Мороз! Машину вести сможешь?

– А мы уже с Марса вернулись?

– Все понятно с тобой! Машину поведу я! А ты мешок с подарками не забудь, дедушка Мороз!

Вот так иной раз можно заработаться! До разного рода чудес…

Половина четвертого утра. За окном вдруг раздаются пьяные голоса, хрип и ржание коней. Следом раздражающе трезвонит трубка домофона.

– Кто? – зло спрашиваю. – Какого черта?!

Тяжелое сопение в трубку:

– Не кипятись, барин. Это – мы. Дело у нас к тебе на сто рублей!

Ну как тут не заругаться многоэтажным матом?! Как не послать на три и пять букв ночных визитеров?!

– Кто – мы?! Какого черта!

Сопение в трубку, а потом:

– Ну, мы. Я – Алексашка Меншиков. И Петр Лексеич.

– Какой Алексашка?! Какой Петр Лексеич! Вы что старого человека донимаете?! Это – четвертый подъезд! А рюмочная рядом с первым!

– Да мы не в рюмочную! Мы к тебе, барин!

– Да кто мы?! Какого черта?!

– Ну, мы с Петром Лексеичем. Неужто, барин, не признал?!

– Да каким еще, мать его, Петром Лексеичем?! Я сейчас полицию вызову!!!

Сопение в трубке усилилось:

– С Петром Лексеичем Романовым. Государем и императором всея Руси!

– Серьезно?

– Ну, да!

Жму на кнопку, впускаю ночных визитеров. Точно, Алексашка Меншиков и Петр – I. Собственными персонами стоят возле входной двери. Оба в длинных зеленых камзолах, шитых золотом, в треуголках, в грязных ботфортах с шенкелями, при шпагах. Оба подшофе, глаза у императора навыкате, горят жгучим скифским огнем, жидкие усы зло щетинятся. Алексашка виновато улыбается, от него прет каким – то самогонным дурманом. Видимо возле первого подъезда он, шельма, уже побывал:

– Признал, барин?

И рассмеялся Алексашка Меншиков радостно. Будто мы с ним в одном полку служили.

– Да… Так точно, – язык мой от крайнего удивления не может ворочаться во рту. Он пристыл к небу. – Вы это… Какими судьбами? Проходите… Ваше величество.

Они вваливаются в прихожую. Романов выше притолоки. Как – никак в нем 6 футов и 7 дюймов роста. Он щурится, я включил от растерянности слишком яркий свет.

– А горница то у тебя, Вальдемар, тесная, – говорит император Петр, неловко нагнувшись и, кряхтя, снимает высокие сапоги. – Один живешь?

– Один.

– Плохо, Вальдемар. Плохо. И зазнобы нет?

– Есть. Но далеко. По ту сторону кордона. Вот комнатные тапки, Петр Лексеич. Обувай, полы у меня стылые.

Император посмотрел на тапки, усмехнулся:

– Да ладно, не загоняйся. Босиком похожу. Коней мы своих у твоего подъезда оставили. Соседи не сопрут?

– Не должны. А там кто их знает?!

Петр Лексеич задумался, а потом с улыбкой говорит:

– Дело у нас к тебе, Вальдемар. На сто рублей!

Я пропускаю его слова мимо ушей. Хорошая шутка. Ну, посудите сами, какие могут быть общие дела у императора с рядовым литератором?! Где я и где он?!

Но император Петр Лексеич заискивающе смотрит мне в глаза.

– Сделаем?

– Дело?

– Ну, да. Соседи сказали, у тебя Интернет есть.

– Есть.

Три четверти четвертого утра. Мы втроем сидим у меня на кухне. Императору неудобно, тесно за столом. Он сгорбился, поджал свои длиннющие ноги. Шпага упирается в линолеум.

Я предлагаю чаю «Lipton». Ночные визитеры отказываются. Предлагаю кофе «Nescafe», сигареты «Winston». Ничего отечественного, российского у меня нет. Россия уже давно и ничего путного, кроме нефти и газа не производит.

Алексашка Меншиков бузует в маленькую чашку три чайные ложки кофе, бросает туда пять кусочков рафинада, заливает кипятком. И радуется при этом открыто, будто украл. Пьет, обжигая губы, громко причмокивая.

Петр Лексеич берет мою пачку сигарет, подносит к носу, вдыхает:

– А табачок у тебя, Вальдемар, хреновый. Американский? Турецкий? А я вот голландский курю. Хочешь испытать?

Он достает из кармана камзола черную курительную трубку, маленькую позолоченную табакерку и ловко мизинцем правой руки принимается набивать трубку. По кухне разносится приятный запах замечательного табака.

– Петр Лексеич, а мне трубочку не набьешь? – ёрничает Алексашка Меншиков. – Дюже курить хочется!

Во взгляде Императора сверкают молнии. Голос его срывается на бешеный крик. Дрожат стены. Поднимается потолок. Петр Лексеич вскакивает из – за стола:

– Я тебе, подлец, не трубку, а морду за такие слова набью!

И он швыряет в Алексашку табакерку. Плутоватый Меншиков уворачивается. Табакерка летит дальше и попадает в полку с посудой. Громкий хлопок, звон битой посуды. Несколько тарелок вдребезги! Осколки летят в разные стороны. Один из них достигает бесстыжего затылка лукавого царедворца.

Меншиков хватается за голову и начинает театрально изображать боль. Гримасничает, пуча глаза, стонет, притопывает ногами, крутит руками. Проливает на себя кофе:

– Убил! Насмерть убил! Лучшего друга! Соратника! Светлейшего князя!

Мне смешно. Романов тоже улыбается.

Натура у Петра Лексеича по – настоящему русская. Горяч очень. Но и отходчив быстро. Сначала готов человека вздернуть на виселице, а потом решить за что.

– Ну как вы тут без меня поживаете? – интересуется царь Петр, попыхивая трубкой. – Турки не забижают?

Алексашка Меншиков успокаивается, садится за стол и по новой готовит себе кофе.

– Да по – разному, – уклончиво отвечаю я, – да вы, поди, и сами уже все видели.

– Ну, кое – что видели. Хотя темно на улице как у арапа на душе. Ни фонаря, ни факела. И дорога до такой степени разбитая, лошади спотыкаются. При мне в империи гораздо лучше дороги были!

Петр Лексеич опять хмурится, вновь его глаза возгораются злыми огоньками. И он задает неожиданный вопрос: