Array Альманах - Альманах всемирного остроумия № 2

– Да, да, – возразила царица с улыбкой, – тебе нашептали это его гуси и утки. Помни, что я не люблю, чтобы при мне порочили людей без основания. Прошу впредь быть осторожнее.

Марья Савишна Перекусихина рекомендовала Екатерине II одного человека в услугу, который и был принят ко двору.

Раз государыня гуляла в Царскосельском саду, взяв с собой этого человека. Найдя какого-то червяка, она взяла его на ладонь и дивилась, отчего он сделался вдруг недвижим, и всячески старалась оживить его. Она обратилась к человеку с вопросом: не знает ли он, как привести червяка в движение?

– Знаю, Ваше Величество, – отвечал тот, – стоит только… – и он плюнул на червяка.

В самом деле, червяк оживился, и слуга нисколько не догадывался, что сделал большое невежество. Императрица отерла руку, не показав ни малейшего неудовольствия, и они возвратились во дворец, как бы ничего не произошло особенного. Только после государыня заметила Марье Савишне, что она доставила ей прислугу не слишком вежливого.

Раз, не находя в своем бюро нужной бумаги, Екатерина позвала камердинера своего Попова и приказала всюду искать бумагу. Долго перебирали все кипы. Екатерина сердилась. Попов хладнокровно доказывал, что она сама куда-нибудь замешала бумагу, что никто у нее со стола не крадет, и что она напрасно на него сердится. Неудачные поиски и рассуждения камердинера привели императрицу в такой гнев, что она выгнала Попова из кабинета. Оставшись одна, она снова начала пересматривать каждый лист и, наконец, нашла нужную бумагу. Тогда государыня приказала позвать Попова; но он не пошел, говоря:

– Зачем я к ней пойду, когда она меня от себя выгнала.

– Досада моя прошла, – сказала Екатерина, – я более не сердита; уговорите его прийти.

Попов явился.

– Прости меня, Алексей Степанович, – ласково промолвила императрица, – я перед тобой виновата.

– Вы часто от торопливости на других нападаете, – угрюмо отвечал Попов. – Бог с вами, я на вас не сердит.

Рылеев, петербургский обер-полицмейстер, по окончании своего доклада о делах, доносит императрице, что он перехватил бумагу, в которой один молодой человек поносит имя Ее Величества.

– Подайте мне бумагу, – говорит она.

– Не могу, государыня: в ней такие выражения, которые и меня приводят в краску.

– Подайте, говорю я, – чего не может читать женщина, должна читать царица.

Развернула, читает бумагу, румянец выступает на ее лице, она ходит по залу, и гнев ее постепенно разгорается.

– Меня ли, ничтожный, дерзает так оскорблять? Разве он не знает, что его ждет, если я предам его власти законов?

Она продолжала ходить и говорить подобным образом, наконец, утихла. Рылеев осмелился прервать молчание.

– Какое будет решение Вашего Величества?

– Вот мое решение! – сказала она и бросила бумагу в огонь.

Суворов в молодости получил образование, какое только тогда можно было получить, потому что отец, предназначая его, по слабости здоровья, к гражданской службе, заставлял учиться наукам и языкам. Чтение исторических книг развило в нем славолюбие и уяснило для него самого его призвание: он вступил в военную службу и 9 лет был простым солдатом. За этот промежуток времени он хорошо изучил военный быт, привычки, язык.

Правилами, которыми руководствовался он в своих военных распоряжениях, были: "Глазомер, быстрота и натиск". Победы Суворова при Фокшанах и особенно при Рымнике (1789 г.), взятие Измаила, переход его через Альпы, С.-Готтар и т. д. – дали ему славу гения-полководца, которым смело гордится Россия, и доставили ему известность во всей Европе.

За обедом шел разговор о трудностях узнавать людей.

"Да, правда, – сказал Суворов, – только Петру Великому предоставлена была великая тайна выбирать людей: взглянул на солдата Румянцева, и он офицер, посол, вельможа; а тот за это отблагодарил Россию сыном своим, Задунайским".

"Вот мои мысли о людях: вывеска дураков— гордость; людей посредственного ума – подлость; а человека истинных достоинств – возвышенность чувств, прикрытая скромностью".

Суворов любил все русское, внушал любовь к родине и нередко повторял: "Горжусь, что я россиянин!". Не нравилось ему, если кто тщательно старался подражать французам, подобного франта он спрашивал:

"Давно ли изволили получать письма из Парижа от родных?"

Об одном русском вельможе говорили, что он не умеет писать по-русски.

"Стыдно, – сказал Суворов, – но пусть он пишет по-французски, лишь бы думал по-русски".

При вступлении войск наших в Варшаву, Суворов отдал приказ:

"У генерала Н.Н………… взять позлащенную его карету, в которой въедет Суворов в город. Хозяину сидеть напротив, смотреть вправо и молчать, ибо Суворов будет в размышлении".

Надобно знать, что хозяин кареты слыл говоруном.

Помощником Суворова при построении крепостей в Финляндии был инженер генерал – майор Прево де Люмиан. А известно, что Суворов, если полюбил кого, то непременно называл по имени и отчеству. Так и этот иностранец получил от Суворова наименование Ивана Ивановича, хотя ни он сам и никто из его предков имени Ивана не имели [2] Реальное имя Прево де Люмиана было Августин (Огюстен). ; но это прозвище так усвоилось генералу Прево де Люмиану, что он до самой кончины своей всем известен был и иначе не назывался как Иваном Ивановичем.

Суворов любил, чтобы каждого начальника подчинение называли по-русски, по имени и отчеству. Присланного от адмирала Ушакова иностранного офицера, с известием о взятии Корфу, спросил он:

– Здоров ли друг мой Федор Федорович?

Немец стал в тупик, не знал, о ком спрашивают; ему шепнули, что об Ушакове; он, как будто очнувшись, сказал:

– Ах! Да, господин адмирал фон Ушаков здоров.

– Возьми к себе свое фон; раздавай, кому хочешь; победителя турецкого флота на Черном море, потрясшего Дарданеллы и покорившего Корфу, называй Федор Федорович Ушаков! – вскричал Суворов с гневом.

Один офицер, впрочем, достойный, нажил нескромностью своею много врагов в армии. Однажды Суворов призвал его к себе в кабинет и изъявил ему сердечное сожаление, что имеет одного сильного злодея, который ему много, много вредит. Офицер начал спрашивать, не такой ли НН? "Нет", – отвечал Суворов. Не такой ли – граф Б? Суворов опять отвечал отрицательно. Наконец, как бы опасаясь, чтобы никто не подслушал, Суворов, заперев дверь на ключ, сказал ему тихонько:

"Высунь язык". – и когда офицер это исполнил, Суворов таинственно сказал ему: "Вот твой враг".

Однажды среди разговоров с Растопчиным, и когда тот – по собственному уверению – обратился весь в слух и внимание, Суворов вдруг остановился и запел петухом.