Алексей Козлов - Правдивые и доподлинные записки о Мандельшпроте, найденные в фисгармонии бывого Пуськинского Дома настройщиком роялей Василиском Бурляевым. Charitas omnia kredit

И дал Махрютину по карстовой вые кулаком для известного воспитательного декокта. Мобильно отметелил! Тот даже и не почувствовал, так преживал за Страдивариусца и его скрипучку. Тогда Мандельшпрот арфу, какую у Веры Пуловой откупил ранее в Столешном, разгромил и со струнами стал за Махрютинымгоняться и бегать в чаянье жестоко отстегать, а потом возможно и удавить. Тот уже потом в сортире спрятался и там до утра отсидел на ведре, а ранёшним утрецом топ-топ-топ на цыпах выбрался из укрытия, собрал остатки Страдивари и ушлёпал задним проходом, дабы не волновать Мандельшпрота и не отвлекать его влимание от дел кипешных.

Нельзя, нельзя так объедаться зефиром! До добра это не доводит!

Мне было всегда удивительно наблюдать, как мнение человека о себе, в особенности, человека творческого, не совпадает с мнением окружающих. Легкая зависть, как туча, находящая на солнце разума, лишает нас того сияющего блаженства, какого мы могли бы достичь, усмирив низменные стороны нашей человеческой природы. Мы сами порой потворствуем этому и, подобно Мандельшпроту, резкими словами, неуместными телодвижениями убиваем благоприятное впечатление, произведенное нами при первой встрече. Как говорил несравненный Данте: «Личное присутствие часто умаляет истинные достоинства человека». Редко кто видит золото наших сердец и серебро наших душ, редко в избранном видят избранного, но зато все видят небритое грустное лицо, помятый костюм, стоптанные башмаки, горячечную речь, не помогающую нам, но ставящую непреодолимые преграды на нашем скорбном пути. Увы, слишком отличны таланты – талант творческий и талант лицедейский. Слишком редко они объединены в одной персоне, слишком стыдлива творческая душа, чтобы становиться лицедеем, слишком вертлява лицедейка, чтобы что-нибудь создать. Сколько блестящих начинаний сгублено этой дисгармонией, сколько усилий пошло прахом! Но разве великие прислушиваются к мнению скромных, но практичных умов, отдавая пальму первенства своей неуемной самоуверенности. Как я был бы счастлив, если бы мой совет дал второе дыхание любимому поэту и вызволил из тупика тягостной и тяжелой жизни, виной которой – он сам.

Однажды Мандельшпрот побрел через Фонтанку прогуляться, прямиком – в садок Эрмитаж. Идет весь в мали-новом галстуке свисток, а навстречу ему из ниши выдвигается торцом молодая, красивая и как бы стройная женщина в соболях, бриллиантах, нафталином воняет, как самая предпоследняя стервокоза. Глазками так и стреляет в праздношатающихся товарищей и губки щек строит. Невинное Дитя Ромула и Рема.

– Дай-кость, – думает Мандельшпрот, – приударю за ней, за антилопицей этой. Чем черт не шутит! Мадонна с горностаем! Смак! Ляля!

И поскакал вслед, вихляя бедрами, как Казанова мосластый, смех и слёзы, думал преуспеть на ниве откровенного адюльтера и конформизма, и архинепристойного разврата поведения. Ну и что? Ответ был в лузу.

Раз приударил. Ничего! Ноль! Два приударил – никакого эффекта, всякий процент результата отсутствует. Блеф. В общем, ноль внимания, фунт презрения. Как рыба об лед! Нет ответа! Спасибо. Быть иль не быть – вот в чем аншлюс. Не покидай меня, Жизус Крайст! Не могу!

Но беспричинного в этом мрачном мире ничего нет! И вдруг стало кристально ясно, почему всё так, почему мир так несовершенен!

А та глухая была и не услыхала распутных слов его речей и гнусных намеков его чистой любви. В ухе у нее ваты полно было, как потом выяснилось в околотке. Вот она и не слыхала поэтому ничего. А он весь из себя пыжился и кряхтел, и лакированные бахилы попусту трепал. Скрипун. Да и не женщина это была вовсе в соболях, бриллиантах, шиншиллах, а глухой вонючий мужик в порватом треухе на босу голову. Бяка! Мандельшпрот-то был тоже слеп, как Куриная Слепота. Но надо отдать ему должное, он не огорчился, а поднял указательный перст конечности к небу, вдохновился, как суслик, и написал стишок о Родине. Раешный Ветрогон. Его теперь в школе для недоразвитых пионеров проходят. В пятом классе. Все очень смеются и хихикают, до того он хорош и неприхотлив. Метафоричность доведена там до последней степени высот. Тут как посмотреть! Мо так, мо эдак!

Проделки Фортинбраса в лунный день!

Селедка, которую я с такими баталиями получил сегодня в нашей книжной лавке, увы-увы-увы, оказалась гниловатой изнутри, сугубо отвратительного вида, и только известный стоицизм смог отвратить мои мысли от этого недоразумения к высоким материям и императивам, из коих я тку полотно моей философии. Я остро осознал, что человеческое расположение часто является функцией от бытия; и зубная боль, к примеру, – не лучший стимул для настоящего творчества. Вероятно, Гомер, приступая к сочинению своей непревзойденной «Энеиды», был не только слеп, но и не имел зубов. Моя мягкая попытка навести на эту мысль Мандельшпрота закончилась безрезультатно. Впрочем, он мог бы обойтись без такого количества грязной площадной брани по столь пустячному поводу. В ответ я показал ему средний палец и клацал зубами. Он весь чувственно отпал, узрев моё презрение чувств к себе. Не хочу! Я тебя не хочу, Гонзила!