Владимир Горбань - Большой привет с Малого Узеня. Веселые рассказы. Избранное из избранного

– Коллега! – вскричал он восторженно. – Смотрите, Владимир Ильич, вы видите?

– Да, Александр Викторович, я ее еще чуть раньше заметил, почти у самого подножья холма, – спокойно произнес профессор Бараев.

– Кого её? – недоуменно спросил Облаков.

– Ну, как же. В ста метрах на северо – восток на сухом одиноком тополе я вижу молодую самку ушастой совы.

Профессор Облаков на мгновение опешил. В ста метрах на северо – восток на сухом одиноком тополе он отчетливо видел обыкновенного сыча.

– Коллега, – напевно протянул Облаков, – это же самец обыкновенного сыча. Обратите внимание на его характерную посадку, на то, как он головой крутит, наконец.

– Мой друг, вы несколько ошиблись, – с едва заметной укоризной сказал Владимир Ильич, поднимая бинокль к глазам. – Вы посмотрите на ушки, ушки – то как явно торчат. А когти? Где вы видели такие когти у сыча?

– Коллега, – нервно заикаясь от нахлынувшего волнения, спросил Облаков, также разглядывая предмет спора в бинокль, – какое у вас увеличение?

– Двенадцать крат, – гордо ответил Бараев.

– То – то, Владимир Ильич, то – то. С вашим то, увеличением, – и он сочувственно махнул рукой. – Не то, что в лесу, в женском общежитии делать нечего. Вы на клюв посмотрите. Вы обратили внимание на клюв?

– Да что клюв? Что клюв! Вы что не видите, дорогой Александр Викторович, что у этой птицы глаза светло – желтые? Вы в каком университете учились?

– Ну, знаете, Владимир Ильич, – преднамеренно растягивая слова, съязвил Облаков, я вижу, разбираетесь вы в ночных хищниках, как моя вторая теща в эволюции грызунов.

– Что?! – вспылил Бараев. – Это я – то не разбираюсь? А кто, по – вашему, написал монографию по полярной сове? Кто защитил докторскую диссертацию по орнитофауне Нижнего Поволжья? И кто читал лекции по зоологии позвоночных в нашем университете до недавнего времени?… Хм, я не разбираюсь… Подумаешь, специалист выискался!

– Что вы в меня пальцем тычете? – обижено воскликнул Облаков. – Я автор семнадцати статей и двадцати одного тезиса по хищным птицам!… И печатаюсь, между прочим, в авторитетных журналах.

– Что? Журнал «Биология и домоводство» вы считаете авторитетным журналом? Боже мой, какая наивность! Вы бы еще в «Мурзилке» напечатались.

– «Биология и домоводство»? А что, нет? Да его главный редактор академик Бурев ученый с мировым именем, один из известнейших специалистов по экологии домашних птиц!

– Кто!? Бу – рев? – ядовито усмехнулся Бараев. – Этот прыщ знаменитейший орнитолог? Этот законченный маразматик – светило? Да он даже не знает, как ворону по латыни назвать! Это он – то специалист? Ну, знаете, коллега!

– А кто – же, ваш прелюбезнейший Шламов – специалист? Тоже мне – деятель науки. И вы перед ним как собачка, ти – ти – ти, ти – ти – ти, на задних лапках. Уважаемый Савелий Петрович. Уважаемый Савелий Петрович! Как ваше бесценное здоровье? Ти – ти – ти, ти – ти – ти. Авторитетный ученый! Да над ним же весь мир хохочет. И как это такие бредовые мысли так обильно лезут в голову, посещают его могучий мозг? Вот уж действительно, дурные мысли могут прийти только в абсолютно дурную голову, примером которой и является то утолщение шеи, к которому вы с таким вниманием прислушиваетесь!

– Ах, вам, милейший мой, не по нутру гипотеза Савелия Петровича? Ни вы, ни этот ваш сморчок из зоологического института ни черта в ней ничего не смыслите. Да что вы, собственно говоря, можете предложить взамен? Вы и вся ваша шайка – лейка?

– Что? Это моя – то кафедра – шайка – лейка?! Стыдитесь, Владимир Ильич. Это ваш аспирант Кругликов сдал кандидатский экзамен по специальности лишь с третьего захода, а соискатели защищаются по пятнадцать лет. Это ваш доцент Груздев вместо «млекопитающие» сказал «млекопитающиеся». Да где? На международном симпозиуме!

– Причем здесь Груздев? – резко перебил его Бараев. Он уже второй год как на пенсии. Кстати, это вы были его официальным оппонентом по кандидатской диссертации. Что же не критиковали, а молчали в салфеточку?.. А то я смотрю, аспирантка Градова берет уже второй академический по факту очередной беременности.

– А что Градова? – затараторил Облаков. – Причем тут Градова? Я сам по себе, она сама по себе.

– Ладно, ладно, Александр Викторович, весь факультет знает о ваших шашнях. Стыдитесь хотя бы студентов. Уж я не знаю, право!

– А у вас, между прочим, дорогой Владимир Ильич…

Так увлечено перебраниваясь, профессора неожиданно для себя уперлись в тот самый злосчастный тополь. Первым очнулся профессор Облаков. Он резко вскинул взгляд на верхушку дерева и оторопел. Его волнение пополам с жутким ужасом передалось Бараеву, тот победно ухмыльнулся и уверенно глянул вверх. Его улыбка мгновенно сошла с лица, которое тут же передернулось от налетевшего обольщения. На сухом тополе сидела не ушастая сова и не обыкновенный сыч. Это по весне юннаты прибили новый скворечник.

Для многих станичников дед Григорий был личностью незаурядной, даже легендарной, своего рода местной достопримечательностью, родимым пятном. И о том, что он гонит самогон, причем самый лучший в округе, было известно всем от сопливых пацанов до дряхлых старцев. И никого это не удивляло, и даже можно уверенно сказать, зная привычки и обычаи станичников, что удивило бы их скорее обратное, а именно, если бы дед Григорий бросил заниматься своим любимым делом.

Сменялись генеральные секретари, рождались, вырастали и уезжали в город дети, неуклонно заглублялись окрестные овраги, периодически что – то преобразовывалось, менялось, но все это никак не влияло на дедово пристрастие, на его природный, познавательный интерес, дотошность и смекалку. Не менялась и такса. Как стоила трехлитровая банка ядреного первача червонец, так и никакие разорительные реформы не поколебали дедовых взглядов на ценообразование. Ни у кого из местных и мысли не возникало затевать что – либо не хорошее против деда Григория. Да и как можно было затевать какую – нибудь пакость против всеобщего любимца. Однако, все же одно такое посягательство, сразу после печально известного указа о борьбе с пьянством и алкоголизмом, таки случилось.

От некоего Доброжелателя с красивым и ровным почерком местный участковый Сашка Хват стал регулярно получать анонимки, в которых неизвестный грамотей мастерски рассказывал всю звериную и кулацкую сущность деда Григория. А так как Сашка Хват был не особый мастак в канцелярском деле и, честно говоря, ни хрена не знал, что же он обязан делать с подобными депешами, да еще потому, что обличаемый доводился ему троюродным дедом, который частенько угощал своего внучка целебным зельем, то подобная документация транзитом препровождалась в Сашкин сортир. Там она аккуратненько подкалывалась на соответствующий ржавый гвоздик. Вот уж, действительно, бумага все стерпит!