Николай Фирсов - Сделочный цветок. Рассказ

Моя хозяйка, что меня приютила, звалась Елена Валерьевна, а само агентство недвижимости носило гордое имя «Каждому по квартире». Елена Валерьевна была женщиной сорокалетнего возраста, в меру полноватой, но приятной на вид. Всегда была ухоженной и выглядела потрясающе, несмотря на свой возраст. Она обладала большим опытом, а следовательно, знала свое дело. Мой коллега восхищался ею. Говорил, мол, она много знает, учись. Елена Валерьевна приходила в офис где-то к часу. Важно клала свою сумку на стол и спрашивала, какие сегодня показы и планы наших действий. И мы сразу начинали доклад.

Не скажу, что она нас чему-то учила, нет, она только говорила: «Если вы хотите что-то продать, берите меня. Там, где я показываю, там все нарядно и красиво, люди сразу купят».

У нее было очень много занятных фраз, которые она любила произносить, развалившись в своем большом черном кожаном кресле. Вообще фрагменты нашей работы напоминали гнездо: Елена Валерьевна после сделки возвращалась в офис, садилась в кресло и закатывала голову, а мы вели себя как галчата, к которым прилетела мама, держа кусочек свежего хлеба, выдранного ею у зазевавшегося французского булочника.

– Ну что там, Елена Валерьевна? Расскажите, как, как показ прошел? – кричали мы.

Она делала незабываемую улыбку и восхищенно говорила:

– Что вы переживаете, там, где я, все нарядно, все красиво, в самом лучшем виде. Я просто работаю безупречно.

А мы сидели, открыв рты, смотрели на нее и думали: «Класс!».

Всю эту деловитость мы вдыхали как воздух, и уж конечно, она нам служила стимулом к действию.

Меня это поначалу восхищало. Мне грезились большие деньги! Ради этих банкнот, выкрашенных в разные цвета, я лазил в непролазной грязи по деревням, фотографировал чужие квартиры с безвкусными обстановками, много звонил. Мой телефон иногда чуть ли не разрывался на части от бесконечных вибраций и криков: «Надо продать! Что за квартира? А торг есть? А вы мне не уступите чуть-чуть, мне надо очень». Моя работа кипела, много чего срывалось, кто-то отказывался покупать. Хозяйка меня часто обвиняла в этом, я считал, что это злой рок.

Но однажды я все-таки затаил на нее обиду, когда она мне высказала, что не слышит, что я ей говорю, и что ей приходится разбирать и догадываться в моих труднопонимаемых словах. Вот тогда я понял: что-то пошло не так.

Карусель ее обещаний об огромных доходах, сотнях будущих сделок в юстиции вскружили мне тогда голову. Но они оказались замком из песка, а волна, что ревниво неслась по этим самым обещаниям, стремилась все разрушить. И у этого шторма было имя – кризис.

«Чертов кризис, он уже пять раз вмешивается в мою жизнь», – думал я. Правда, я лукавил, слово «кризис» я только слышал от своего отца, когда он сидел в своем кабинете и разбирал бумаги, хватаясь за голову, повторяя: «Что творится? Что они там делают?». Я не вникал, только стоял за дверью и думал, ударит ли это все по моему личному кошельку?

Кризис подбирался к нам тихо, как леопард, и одним броском опрокидывал все наши мечты: купить новую машину, съездить отдохнуть. Все сыпалось и жалобно кричало. Наши планы на будущее, сливаемые в эту черную дыру, без надежды на осуществление.

Крики по телевизору от трейдеров, цитаты от аналитиков, и их лица, что были показаны крупным планом, и неразборчивая речь: «Что делать? Кто же во всем виновен?» Бряцанье оружием, под вечер смешные программы, коль переживем. Моя Лилия Аркадьевна, например, ругалась с телевизором до самого утра, потом в тот же самый день, вместо того чтобы лечь спать, она меня ждала с открытым холодильником и вся в слезах, которые выражали примерно следующее: это проклятое государство отобрало у нее все, оставив только индейку, банку икры и свиную колбасу, да и то все это она теперь ест лишь по праздникам.

Моя машина в автосалоне все так же гарцевала и невинно улыбалась мне. Единственное, что менялось, – ее ценник, неуклонно росший вверх. Во всей этой печальной ситуации меня вдохновлял только один перспективный клиент, с которого я рассчитывал получить неплохой процентик. Это мужчина средних лет с интересным, немного потрепанным лицом. Он всегда, когда смотрелся в зеркало в своем кабинете, не раз повторял, что жизнь его потрепала, «ой какая горькая жизнь». После этих слов он доставал рюмку горькой и, делая созвучный выдох, опрокидывал в себя грамм двести, потому как больше нельзя – начиналась работа. Трудился он в заведении, что находилось на областном бюджете, а это означало, что начальники далеко, поэтому он пользовался ситуацией, как ему было выгодно. С поля зримости отчетных бумаг списывали неплохие вещи, что были куплены по госзаказу. Вот, например, цементомешалка не успела проработать и пару месяцев, как уехала в неизвестном направлении. Завхоз этого заведения никак не отставал от своего начальника. Находясь в своем стабильно нетрезвом состоянии, он признался своей любовнице, буфетчице Зосе, что он украл столько краски, что можно перекрасить Московский Кремль в разные цвета радуги. При этом, как утверждала техничка Люба, совал ей деньги и падал на колени, клялся в вечной любви и готов был увезти на край света, а в этом ему бы помогла вчера прибывшая партия цемента и известки. И весь коллектив знал это, но предпочитал молчать. Ибо один потянет всех! Так вот, директор заведения по имени Гаврила Гаврилович решил себе приобрести землю и построить на ней дом, но только не мог пока никак сосчитать, какой он по счету. В своем кабинете у окна он размышлял на эту тему, тер виски пальцами, но у него никак не сходились эти чертовы цифры. И тут у него возникла помеха в лице прибежавшей секретарши по имени Лена:

– Григорий Григорьевич, вам звонили из полиции, хотели вас.

И тут пальцы не разжались у бедного директора, что-то перекосилось в лице. Его глупое от действия алкоголя выражение стало заметно трезветь, паника, подобравшись с порога, накинулась на него. И он, открыв рот, чтобы произнести что-то, только издал звук: а, о, что?

– Заметут, – вдруг что-то вырвалось из глубины, – Маруська, заметут нас!

– Да вы что, что? – Лена, уже приняв на себя как должное новое имя Маруся, пыталась успокоить своего директора.

– Дура, – в ответ услышала она.

Нервы сдали, начались всхлипы, дрожащая рука наливала себе очередной стакан: «Точно нашли, все нашли. Кому звонить? Что, что делать?» Он наливал себе еще стакан и с безудержностью опрокидывал. «Мунька, все, посадят! Посадят твоего директора, Мунька, ой посадят. Мунька! Ой шьют, шьют, я уже слышу, как иголка пронзает бумагу».

Его рыдания звучали в кабинете, как набат, предрекая очередную бутылку, которая была припрятана у Лены и томилась в ожидании употребления.