Ольга Шипилова-Тамайо - Владивосток и другие мужчины

Когда они вместе выпили соджо, он совершенно расслабился. Говорил ей комплименты, очень пристойные. Однако приличный тон его слов не сочетался с неприличным блеском его чёрных глаз и белых зубов. Но она не смела. Так же как и он не смел. Она – потому что не знала, зачем ей это. А он, в силу характера, предпочитал держать истину при себе.

Как-то раз в её жизни появился Белград. Настоящий красавец! – так говорили про него другие женщины. Дочь Владивостока много слышала до того о нём и страстно мечтала увидеть белого красавца. Отправилась одна в дальнее путешествие. К нему. Когда она вышла из самолета в аэропорту, Белград сразу принял её в свои тёплые балканские объятия так, как будто знал и ждал её все эти годы! За одно лишь то, что она была Рускиня. «Не кошта ништа!» 1 1 Не стоит ничего (серб.). – весело сказал сербский таксист, когда услышал, что она прибыла аж из Владивостока.

Белград оказался очень крупным мужчиной, имел шикарные волнистые волосы, медленную уверенную речь, низкий густой голос, придававший его образу лёгкую грозность. Для неё было неожиданностью то, что он не оправдывал своё имя – «Белый Град»: он был настоящим брюнетом, смуглым и кареглазым, похожим совсем не на славянина из её представлений, а на кого-то из романских наций. Однако она явно ощущала его славянское нутро под европейской кожей, едва пахнущей далеким турецким ароматом.

Зато выражение его вишнёвых глаз было совершенно детским! Этот мужчина обладал душой ребёнка, доброй и почти наивной. И с этим ей ничего нельзя было поделать. Ему хотелось проводить время в кафанах и кафичах, хвастаться, баловаться не по возрасту, шутить так, как она перестала шутить ещё 10 лет назад.

Он гордо заявлял, что умеет готовить, но был почти бездарным кулинаром. Белград постоянно ел мясо и всевозможное печёное тесто. Или мясо внутри нежного слоёного теста. Весной и летом природа одаривала его стогами превосходной свежей зелени. Но Белград никогда не ел зелень. Ему было лень перемывать тугие перья лука и сочные листики петрушки. А вот паприку он поедал в огромный количествах – свежую и вяленую, маринованную и печёную с чесноком, целиком и перетёртую в «прашек». В этом городе вкус перца был не восточно-острым, а южно-сладким.

Когда он пригласил её к себе в дом впервые, она не увидела там чайника. Вместо чайника – турка. Белград пил только кофе. И вот уж этот напиток он умел варить лучше прочих в мире! Чаем он считал сушеную траву – мяту, мелиссу, ромашку. Заваривал их лишь тогда, когда простужался. Ей пришлось пить кофе вместе с ним утром, днём и вечером. Так она заработала себе тахикардию. А ему всё было нипочем: слоновьи дозы кофеина, шквал децибелов из динамиков, танцы ночами напролет, а иногда и рюмочка веселящей виноградной ракии вместо зубной пасты сразу с утра. И в любой момент в Белград мог приехать с концертом сам Эмир Кустурица и привезти на радость людям свою фееричную музыку, какую играют цыгане в его фильмах. Ради такой встречи в Белграде она даже хотела остаться с ним!

И все-таки Белград был трогательным. Показал ей величественный Дунай, текущий в его крови, и шаловливую Скадарлию, сидящую в самом его сердце. Он думал, что выдает ей свои лучшие мужские качества. Но подсознательно жаждал видеть в ней старшую сестру, опекающую его, кормящую и ласкающую. Так она и полюбила его. Как дитя, как младшего брата. Белград был чуть-чуть обижен – ему казалось, что он хотел другой любви, тестостеронно-эстрогеновой. Ну, ничего! Они расстались очень хорошо тогда. Для того, чтобы встречаться еще много раз. Как родня.

Она краем уха слышала о нём, конечно. В школе учительница географии рассказывала. И в теленовостях про него порой вспоминали. А как же не вспоминать, когда именно Брюссель привечал у себя штаб-квартиру НАТО и администрацию всего Евросоюза. Но он был тогда для неё, как и многие прочие, – лишь образом, плодом легкого воображения, навеянного телевизионной стрекотнёй. Ей не было до Брюсселя никакого дела. До поры.

Судьба, добрая крёстная мать всея человечества, решила подарить им волшебные моменты. И первым стал тот, когда дочь Владивостока изнемогала от глубоконочной скуки, а Брюссель вкусно отобедал в квартале Священного островка. Судьба усадила обоих за компьютеры и соединила их в интернет-пространстве. Соединила, в доли секунды проглотив 11600 километров между ними и 10 часов временной разницы. Из англоязычного форума, где юзеры разных стран болтали буквами о культуре и истории, Брюссель и дочь Владивостока тут же переместились в приватное пространство электронной почты. И понеслось! Год ежедневной переписки просто вывернул наружу обе души. Одну, восторженную, почти на берегу Атлантики, другую восхищённую – на самом берегу Тихого.

Брюссель родился от брака фламандки и валлона. Или валлонки и фламандца… Неважно. Главное, что его родными языками были французский и фламандский. Она взялась учить первый, так как самоучителей по второму во Владивостоке не продавалось. А Брюссель с азартом принялся за русский. Вскоре английский растаял в их сообщениях друг другу.

Сначала он приехал к ней. «Сумасшедший! – восхищалась им её мама. – Разве нормальный человек полетит, да ещё с пересадками, через весь Евразийский материк к какой-то виртуальной подруге?!» А Владивосток был горд новым другом дочери: «Брюссель – это настоящий мужчина, аристократ. Но, судя по всему, с авантюристской кровью в жилах!»

Она же очень жалела о скором расставании. Хотя с друзьями расставаться не больно, зная, что они тут же, на одном с тобой Земном шарике – только дождись каникул!

Она часто вспоминала светло-серые фламандские глаза друга, улыбчивые валлонские губы, рыжевато-русые волны волос, деликатный тон в сочетании с бесстыже-природной любознательностью.

Спустя годы дочь Владивостока тоже посетила его. Теперь Брюссель открылся ей еще больше.

Своим многочисленным и радушным друзьям Брюссель представлял её не иначе как «Это Она – Наш Маленький Сибирский Цветок». Он щедро угощал её улитками, сваренными в сельдерейном бульоне прямо на городской улице, целыми котелками молодых нежных мидий, тушёных в ракушках, утопленных в белом вине, своей национальной картошкой фри, которая была восхитительна и не похожа на еду из фаст-фуда… А ещё Брюссель фонтанировал лучшим в мире шоколадом, умопомрачительно-вкусным пивом и статуей писающего мальчика на углу улиц Шенн и Стуфф.

Из всех мужчин, кого она знала, Брюссель был дружелюбием чистейшей воды. Рядом с ним не возникало тревожности или коллизий. Ему она могла говорить всё и совершенно искренне, получая в ответ ту же искренность и море эмоций. Море обычно оказывалось тёплым и штилевым. Сердце добродушного и галантного Брюсселя найти было легко, ибо оно источало сладко-ванильный запах горячих вафель. Их выпекали в центре бельгийской столицы в маленьких уличных пекарнях, вероятно по тысяче штук каждые полчаса. Ради этого сладкого аромата Брюсселя она даже хотела остаться с ним!