Екатерина Попова - Дневник двух времен

– Еды меньше стало, – сказал Марк, – но, как говорится, не хлебом единым жив человек. Больше работать стали, так ведь для себя работаем. У нас теперь есть свобода. И это главное.

Я не стала разубеждать его. Свобода? Ха-ха-ха. Парадоксально. Горожане жили еще хуже, чем до революции. Но они были рады такой жизни. Мне даже не было их жалко.

В подземелье я вернулась в подавленном состоянии. Не такого исхода я ожидала. Идея была хорошей, а исполнение подкачало. Я надеялась на сознательность граждан. Наивная чукотская девочка.

Ульрих подбадривал меня, мол, первый блин комом, а следующая революция у меня обязательно получится так, как надо.

– Следующая? – возмутилась я. – С меня и одной хватит. Когда мы выберемся из этого подземелья, напоминай мне почаще, что организация революций – не мое призвание.

Ульрих кивнул головой, но сказал, что не стоит отчаиваться.

Мы продвинулись достаточно далеко. Дорогу расчищали киркой и лопатами, которые я экспроприировала у хозяев замка. В городе мы не были уже две недели. Тоска, отчаяние и усталость захватили меня. Мне хотелось покинуть это чудовищное подземелье. Хотелось выбраться отсюда как можно быстрее, но я понимала, что если сбегу, то никогда больше сюда не вернусь и шанса выбраться из этого города у меня не будет. Я буду вечно жить в нем. Со временем все вернется на круги своя, и каждый день будет похож на вчерашний, на позавчерашний и на тот, который был год назад, и десять, и сто лет назад. У меня даже не будет такой замечательной возможности, как сойти с ума или покончить жизнь самоубийством.

И если я вернусь в город, то, скорее всего, я привыкну к жизни, возможно, она мне даже понравится (Марк – яркий тому пример), и это болото затянет меня. В какие-то моменты мне становилось страшно: а вдруг я никогда не выберусь из подземелья. Буду вечно бродить в этих туннелях в поисках выхода. У меня даже промелькнула мысль: так вот ты какой, ад.

– Отдых, – сказал Ульрих. Но я не хотела останавливаться и продолжала расчищать очередной завал.

– Обед, – повторил Ульрих.

– Не могу, – ответила я.

– Warum? – спросил Ульрих.

– Понимаешь… Я не самый храбрый человек на земле. А этот город олицетворяет все то, чего я боюсь. Сейчас я хочу идти до конца.

Ульрих с удивлением смотрел на меня. А я осознала, что ко мне вернулся страх. Я ему даже обрадовалась: значит, выход рядом. У меня открылось второе дыхание.

– Здесь выход, – сказала я. Ульрих с опаской посмотрел на меня. Ду жестами пытался выяснить, что со мной произошло и почему я так странно веду себя. Ульрих покрутил пальцем у виска. Не знаю, понял ли Ду правильно этот жест, но он схватил кирку и кинулся расчищать вместе со мной завал. Ульрих поддержал наш порыв.

И мы добились своего, расчистили завал. Однако радости мы не испытали. Очередной тупик. И хотя меня никто не обвинял, настроение было паршивое. От злости я ударила ногой по тупику. Стена рассыпалась, и за ней я увидела… Аничков мост.

– Все чудаковатее и чудаковатее, – заметила я.

Ду рассмеялся и прыгнул. Мы с Ульрихом последовали за ним.

Руки, ноги целы. Я могу ими пошевелить, с трудом, но могу. А это уже неплохо. Дышать тоже могу, и вроде бы без посторонней помощи. Веки открываются с трудом. Слава богу, я в больнице. Никогда меня еще так не радовали белые стены этого заведения.

– How are you? – с радостью спросила милая медсестра, которая неожиданно возникла передо мной.

– Fine, – сейчас все fine. Кстати, а почему она говорит по-английски? И где я нахожусь? Встав с постели, я удостоверилась, что могу ходить. Медсестра таинственным образом исчезла из палаты. А ведь я хотела узнать у нее, что это за место.

К моему запястью были прикреплены какие-то провода, ведущие к аппарату. К моему удивлению, аппарат висел в воздухе. Каким образом – не знаю. Как, впрочем, и не знаю, что это за штуковина. Поэтому исследую местность вместе с ним. Выйдя из палаты, я очутилась в холле больничного номера. Да, неплохое место, только вот какое?

– Вы можете не таскать за собой аппарат. Вы на редкость здоровая девушка. Меня зовут Генрих, – представился мужчина. Выглядел он лет на сорок, может быть, был старше или моложе. Я никогда не могу определить точно, сколько человеку лет. Серые с зелеными прожилками глаза, каштановые волосы, широкий нос.

– Очень приятно, меня зовут Кира, – представилась я, но, скорее всего, он и так знает, как меня зовут. – Я могу позвонить домой?

– Попробуйте, но у вас вряд ли получится это сделать, – сказал Генрих и пультом открыл жалюзи. На территории больницы было множество маленьких домов, они располагались в шахматном порядке в… воздухе; казалось, что они парили. Из одного домика вышла медсестра, наступила на что-то вроде коврика и опустилась вниз, на огромное зеленое плато.

– Врачи утверждают, что это очень успокоительно действует на больных, – пояснил Генрих.

– Я в дурдоме? – на всякий случай я решила уточнить.

– Нет, – улыбнулся Генрих.

– Вот ваш чай, а вот свежая газета, – сказала медсестра и нажала кнопку на журнальном столике; появилась проекция газеты от 7 марта 2208 года. Она мило улыбнулась и вышла.

– Как ни банально звучит, но добро пожаловать в будущее, – сказал Генрих.

В больнице было установлено, что переход во времени мне не повредил. Я действительно на редкость здоровая девушка. Меня могут выписать из больницы хоть сейчас. В просторном холле больницы меня ждал Питэр.

– Привет, – Питэр махнул рукой.

– Добрый день.

– Тебя домой отвезти или на работу?

– А меня не уволили?

– С чего бы это?

– Ну не знаю… за прогулы, например.

Питэр рассмеялся.

– Так куда прикажете ехать?

– На работу. Кстати, а где я работаю?

– Ну ты даешь. В рекламном агентстве.

– Нет. Это я в 2008 году работала в рекламном агентстве, а где я сейчас, в 2208 году, работаю?

– Там же.

– Двести лет прошло, а оно все еще функционирует?

– Да, старушка.

Господи, я-то думала, что в городе пробыла несколько недель, а оказывается – двести лет. Меня так потряс этот факт, что я не заметила, как мы с Питэром доехали до Агентства.

Фасад здания Агентства не изменился. Старинный трехэтажный особняк, та же дубовая резная дверь. Как странно, я в Агентстве проработала всего лишь один день. И вот прошло… двести лет, а я все хорошо помню, как будто это было вчера.

Если фасад за двести лет не изменился, то интерьер поменялся кардинально. Это меня несколько расстроило, так как теплилась надежда, что это всего лишь розыгрыш, глупая шутка, и я нахожусь не в 2208 году, а в 2008, но нет. Парящие полки и исчезающие двери свидетельствовали об обратном.