Михаил Жванецкий - Шум пройденного (сборник)

– Рая! Ты видела, что он написал! Они все испорчены до мозга костей. Они помешаны на этом сексе. Его руки меня помнят. Как тебе нравится… Хотя я была в Ялте в 68-м году… Может, действительно… Я уже не помню… Рая, пусть эта записка пока полежит у тебя…

– Что значит «пока»?

– Я хочу его жене показать.

– Эй, девочки! – закричал я. – Верните автограф! – но было уже поздно.

В отношении между людьми главное – расстояние.

На каком расстоянии у тебя друг, враг.

Близкий, но глупый.

Далёкий, но умный.

На каком расстоянии друг или начальник.

Близость измеряется не родственностью, а расстоянием.

Кого-то ты держишь на расстоянии вытянутой руки.

Кого-то – на расстоянии телефонного звонка.

Кого-то – на расстоянии междугороднего телефона, SMS, электронной почты.

Эти расстояния устанавливаются сразу.

И не изменяются.

Но неожиданно пропадают с приездом или отъездом.

Свобода – это расстояние между людьми.

Где-то кто-то что-то хорошо сказал.

О чём-то.

Что – не помню.

Но так хорошо сказал!

Как раз об этом.

Очень хорошо сказал.

Когда кто-то хорошо о чём-то говорит, чем это хорошо?

А тем, что тебе уже об этом можно и не говорить самому.

Уже сказано.

И сказано хорошо.

Запомни и пользуйся.

Думай над другим.

Формулируй, обрывай лишнее, полируй.

Закругляй, чтоб формула гладко шла, без сопротивления, в память входила и ложилась вплотную.

Когда об этом надо сказать.

Она и из тебя выскакивает без сопротивления.

Вначале ты и автора помнишь.

Потом забываешь.

Фамилия мешает…

Она же в формулу не входит, она торчит и срывается, пока формула скользит туда-сюда.

И автор пусть не обижается.

Чего ему обижаться?

Мы же детей своих в суворовское училище отдаём, жене отдаём.

Что же, он будет всюду с отцом таскаться?

Вперёд одному легче.

В Одессе в старое время, то есть в советское время, мы что-то у кого-то отмечали за праздничным столом.

Компания – человек десять.

Часть сидела на кушетке.

А за их спиной пара спала под покрывалом.

Были на пляже.

Выпили.

И спали мертвецки.

И вдруг в разгар веселья они зашевелились.

И очень бурно.

И очень громко.

Со стонами и криками.

С воплями:

– Тебе хорошо?

– Мне хорошо!

Или они нас не видели.

Или они думали, что мы думаем, что мы их не видим.

Чёрт-те что!!!

За спиной.

Вместо того, чтоб заглушить их, все замолчали.

А они – яростно и тяжело дыша…

Мы, которые сидели на кушетке, не могли удержать рюмку.

Меня била в спину чья-то нога или голова.

Ужас! Стон! Стыд!

Мы, как нас учили, не замечали.

Но как ты не заметишь ногу на своём плече?

Кто-то перекошенно процедил:

– Вот такая любовь!

Под крики:

– Не так! Нет, так! Левее! Вот так! – мы выскочили с рюмками.

Я думаю, какое это было противное и старое советское время.

Кто сейчас на это обратит внимание!

Я уже тогда понял – это гости из будущего.

Ты – женщина, которую я бессилен убедить.

Как ты можешь мне быть близкой – женщина, которую я бессилен убедить.

Я говорю, говорю, говорю.

А ты молчишь, уверенная в своей правоте, женщина, которую я не в силах убедить.

Разве я прощу тебе это.

Я же муж твой.

Как же я люблю тебя, женщина, которую я не в силах убедить.

Как же нам жить вместе, когда то, за что я люблю тебя, так непреодолимо.

Сколько раз ты плакала, пытаясь убедить меня.

Сколько раз я напивался, видя тебя там же, где ос-тавил.

– Зачем ты ломаешь меня, – говорила мне женщина, которую я не в состоянии убедить.

И не в силах заставить.

Закончились слёзы.

Только мой голос и твоё молчание, женщина, которую я не в силах убедить вернуться ко мне.

Муж узнаёт последним.

Сколько вокруг скверных, злобных людей, однако мужу раскрывать глаза никто не торопится.

Потому что это может случиться с каждым.

Потому что это лучше не знать.

Потому что выхода из этого нет.

Потому что такое пережить нельзя.

Кто же эти, засевшие на телевидении, что бьют и добивают и дают порочному порочить и не дают порядочному молчать?

На что ушло детство, где тебя отец учил не отвечать грязью на грязь?

Потому что грязь отмечает только того, кто ею пользуется.

С каким радостным воем месят это дерьмо пишущие и говорящие.

Всё это называется просто и беззлобно – поделись с нами!

Поделись.

И, поделившись, ты эту пулю получишь в лоб.

В этом и нет разницы между нами.

И ты, и они – ради денег.

Ничего личного.

Когда тебе и им за это платят.

Ты очень-очень разная.

То ты собираешь волосы и расплетаешь ноги.

То ты распускаешь волосы и заплетаешь ноги.

Он пишет, как кладёт асфальт – широко, ровно, гладко, быстро, плоско и ненадолго.

Если ты с клювом и ещё летаешь, ты можешь напасть внезапно сверху…

Да на кого хочешь.

На осу, на червяка, на абрикосу.

Ты можешь сожрать жука, ящерицу.

Оскорбить женщину сверху.

Испортить причёску.

Мерзавцу бизнесмену изгадить белый шёлковый пиджак.

А если ты ещё перед этим поел черники, или голубики, или тутовника, ты ему изгадишь всё торжество.

А если будешь действовать экономно, ты истребишь несколько пиджаков и юбок на бреющем полёте.

Летом в воскресенье при лётной погоде и хорошей видимости последний боеприпас можно пустить с большой высоты в именинный торт с тридцатью тремя свечами.

Тридцать три – расцвет.

Восхождение бизнеса.

Сорок три – закат расцвета восхождения.

Если ты маленький с большим клювом, очень скоростной и злобный, ты ещё в воскресенье утром заметишь приготовление к банкету.

Зрение не подведёт тебя.

Ты истинный народный мститель.

Ешь и громи.

Сытый солдат – счастливый солдат.

Переевший солдат – вооружён вдвойне.

С боевым кличем ты бросаешься в гущу противника.

Входя в пике, ты блюёшь непроглоченным, выходя из пике, ты гадишь переваренным.

Ты опасен с двух концов.

Они знают, кто ты и что означает твой прилёт.

Ты вестник грядущих перемен.

Зоркий, юркий, быстрый и злобный, ты неуязвим.

Никому не дано пожирать безнаказанно общественный продукт, кайфовать на общих недрах.