Йозеф Шкворецкий - Львенок

— Это не его, — сказал я.

— Не его?

— Нет. Это некоего Жамберка, с которым он вчера напился. Но если бы они поплыли на лодке вдвоем, то утонул бы скорее Жамберк. Он выпил больше. А привычки надираться у него нет.

Капитан задумчиво повертел клетчатую кепку.

— Может, Прохазка ее у него одолжил. Он пребывал вчера в игривом настроении.

— Это мы проверим.

— А о весло он ударился, когда падал из лодки.

— Или его кто-нибудь ударил.

Я усмехнулся.

— Вчера он сцепился с барышней Цибуловой, вы, наверное, это имеете в виду, — сказал я. — Она была на него зла, потому что он вернул ей рукопись ее повести. Она несколько истеричная особа. Но это был несчастный случай, товарищ капитан.

Капитан все время о чем-то размышлял. Он залез в портфель на столе, извлек оттуда конверт и протянул мне. Я взял. На конверте стояло: «Ярина Цибулова, учительница, Дом молодежи, Пилоусы под Прагой».

— Это мы нашли в лодке, — сказал капитан.

— Когда его видели в последний раз? — спросил я.

— В последний раз его заметили в половине второго, когда он выходил из гостиницы.

— Ясно. А барышня Цибулова не объяснила вам, где она была?

Капитан пожал плечами.

— А вам она это сказала?

— Нет, — покачал я головой. — Но этого и не требовалось.

— То есть?

Значит, Цибулова не похвасталсь ему своим ночным приключением. А он пока не нанес по ней решающего удара. Он занимался сбором информации и уже выстроил гипотезу. А поскольку это письмо ей предъявлено не было, она и не рассказала ему о нашей лодочной прогулке. К сожалению, эту красивую гипотезу мне придется разрушить.

— Она была со мной, — сказал я. — Примерно с часу ночи до самого утра.

Капитан удивленно вскинул брови.

— В час мы на сели в лодку и поплыли по озеру. На носу лодки было написано «ХАРОН». Это письмо выпало из сумочки барышни Цибуловой, когда она доставала носовой платок. Я обратил на это ее внимание, она подняла конверт, но сморкалась потом еще несколько раз. Так что он вполне мог выпасть опять.

— Вас кто-нибудь видел во время этой прогулки по озеру?

Я вспомнил старого корректора.

— Товарищ Вавроушек. Когда мы возвращались в гостиницу. Было чуть больше половины второго.

Капитан поразмыслил еще. Или сделал вид, что поразмыслил. И сказал наконец:

— Спасибо, можете идти. Прошу вас о содержании допроса никому не рассказывать.

Я встал, поклонился и отправился в ресторан. Все сидели там, разбившись на группки, слегка оглоушенные, и пытались не говорить о содержании допросов. Барышни Серебряной не было. И Вашека тоже. Ну, его-то наверняка позовут. Я заказал себе черный кофе и подсел к Цибуловой, бледной, как восковая фигура, и облаченной в страшно помятое платье из тафты, выглядевшее сейчас, утром, совершенно абсурдно. Они с Блюменфельдовой перешептывались о чем-то.

— Ну, что скажешь? — с жадным любопытством спросила меня наша воительница.

Я пожал плечами.

— Утонул по пьяному делу.

Даша раздраженно отмахнулась.

— Я не о том. Я думаю, надо сделать вот что: сразу подсунуть Яринкину рукопись новому шефу! Как думаешь, кто это будет?

Кто станет шефом, было пока неясно. Временно империей управлял Бенеш, а ему-то уж точно не стоило ничего подсовывать. Первое, что он решился сделать по собственной инициативе, это выпустить сборник статей к шестидесятилетию академика Брата.

Полиция расследовала обстоятельства шефовой смерти еще несколько дней, а потом вынесла вердикт: несчастный случай, вызванный чрезмерным употреблением алкоголя. В четверг состоялось торжественное погребение усопшего алкоголика, на церемонии выступили значительное лицо и еще целый ряд ораторов, а среди венков и цветов был и заказанный по телеграфу из Москвы мастодонт из астр от академика Брата.

Шефиня, единственная родственница покойного, стояла в черном костюме и короткой черной вуали; слева ее поддерживал Жлува, справа — Бенеш. На женщину, нуждающуюся в поддержке, она, впрочем, не походила. Все скорбели соответственно моменту, однако изобилия влаги в крематории не наблюдалось. Разве что стоявшая передо мной Пецакова несколько раз всхлипнула, когда гроб с гигантским холмом из растений на нем торжественно поплыл за позолоченный железный занавес.

Потом все пошли домой. Я то и дело бессознательно принимался искать в крематории взглядом барышню Серебряную, но она так и не появилась. Что бы ни связывало красавицу с шефом, ее последнего «прости» он не заслужил.

Я навестил шефиню. Она все в том же черном костюме сидела на ампирном chaise longue в обществе обжигающей «Мари Бризар». Я попробовал выразить соболезнования, но она велела мне прекратить издеваться.

— Этот засранец всю свою жизнь был осторожным трусом, — сказала вдова вместо некролога. — Но хоть конец у него вышел стильный. Нажраться и упасть в озеро — это ли не достойная поэта смерть?

— В хрестоматиях его станут сравнивать с Виктором Дыком, — сказал я.

— И это единственное связующее звено между ним и поэзией. — Но тут она резко сменила тему. — Говорят, у тебя роман с авторшей, с которой он в тот вечер подрался?

Я завертел головой.

— Не ври! Видели, как ты заволок ее к себе в номер.

— Видели?

— Ладно. Видела. Анежка. И что не ты волок, а тебя волокли. Очень для тебя характерно. Нет чтобы протолкнуть ее книжку! Однако ты предпочел предложить ей свое же излюбленное развлечение.

— Я и правда думал помочь ей с книгой.

— А ты хоть знаешь, что на нее собирались повесить убийство Эмила? Какое-то время им казалось, что его убили.

— Знаю, — ответил я. — Я имел честь поработать ее алиби.

— Только не думай, что ты ее спас! Не нужно ей было никакого алиби, — сказала шефиня. — Убийство! Да кто бы стал напрягаться ради того, чтобы убить Эмила?

Я усмехнулся.

— Могу назвать нескольких, если хочешь.

— Да знаю я! Пейхолд, Проуза, Рандачек, Шебестякова и так далее. — Шефиня перечислила наиболее одиозные фигуры, павшие жертвой шефова руководства литературным процессом. Разумеется, все они были уничтожены по приказу сверху. Хуже всего пришлось Рандачеку, поэту, обвиненному в троцкизме и схлопотавшему за это в пятьдесят втором целых двадцать лет. Однако шеф был виноват только в том, что сразу после ареста отправил в макулатуру «Избранное» Рандачека. Когда начался судебный процесс, шеф наконец-то решился на операцию желчного пузыря, припасаемую им в течение нескольких лет как раз для такого случая, и потому свидетельствовать не мог — и Коцоур оценил тогда этот его поступок по достоинству, заявив, что шеф проявил храбрость, ибо любая операция — это всегда риск. Тем не менее Рандачек все еще сидел. Точно так же, когда полгода спустя увольняли Шебестякову (каким-то образом выплыло, что во время войны она была любовницей некоего видного деятеля сопротивления, которого позже уличили в государственной измене), шефу понадобилось срочно лечь в больницу из-за внезапных послеоперационных осложнений. В результате выгонял Шебестякову Бенеш. Нет, шеф безусловно не был исчадием ада, которого бы всю жизнь сопровождала ненависть им обиженных. Он просто не отличался избытком смелости. — А с Пейхолдом и Проузой я неплохо знакома, — сказала шефиня. — Ничего особенного с ними не случилось, вдобавок оба они умеют трезво оценивать жизнь. Да нет, — она опять глотнула «Мари», — странно все-таки. Я бы скорее ожидала, что его обольет кислотой какая-нибудь секретарша или кто-то в этом роде. Ты ни о чем таком не слышал?