Юрий Нагибин - Срочная командировка, или Дорогая Маргарет Тетчер…

— Докатились, Суржиков? — Мущинкин не встал из-за стола, не протянул руки, хотя обычно был обходителен с посетителями, особенно беспартийными.

— Я хотел сам прийти, — пролепетал Суржиков. — Даже заявление на себя написал… Я, правда, ничего не делал… Они, знаете, какие нахальные…

— Вы бы уж помолчали о нахальстве. Имейте в виду, Суржиков, своим поведением вы поставите себя вне рядов партии.

— Я беспартийный, — напомнил Суржиков.

— И очень плохо. Если вы будете себя так вести, мы примем вас в партию и вышвырнем вон. Чтобы не засоряли ряды. Попомните вы Голодандию!

— Японию, — поправил Суржиков.

— Какую еще Японию? — не понял Мущинкин. — Ах да, Япония! Много у нас сотрудников было в Японии? Кроме директора — никого. И после такого путешествия вы пользуетесь связями, чтобы отобрать у ваших товарищей поездку в нищую Голодандию!..

— О чем вы? — в отчаянии вскричал Суржиков, хотя на самом дне отчаяния затеплился огонек надежды — гейши не имеют отношения к его вызову в партком.

— Как о чем? — опешил Мущинкин, видя, что собеседник искренне обескуражен. — О поездке в Голодандию.

— На кой она мне сдалась? Я же был там!

— То-то и оно! — вновь завелся Мущинкин. — На золотишко дешевое потянуло, на китайские рубашечки?..

И тут Суржиков окончательно понял, что японский инцидент не имеет никакого отношения к происходящему. Он сразу успокоился.

— Рубашку я уже купил. Мне в Голодандии делать нечего. Я и не слыхал об этой поездке. — Голос его звучал твердо.

— Как не слыхали, когда все только об этом и говорят. Люди работать перестали.

— А я не переставал. У меня за время отсутствия столько скопилось — не разгребешь.

— Можете написать, что вы не претендуете на эту поездку? — успокаиваясь, спросил Мущинкин.

— Да ради Бога!..

— Садитесь. Вот бумага, ручка: пишите… В партком КБ… ФИО… заявление. «В связи с крайней занятостью по месту основной работы и плохим состоянием здоровья, подорванным тяжелым климатом Японии, а также сознавая свои обязательства перед коллективом и товарищами, не имевшими длительное время зарубежных поездок, ехать в Голодандию категорически отказываюсь». Подпись.

Мущинкин взял заявление, прочел его про себя, шевеля губами, и спрятал в карман коверкотовой «сталинки».

Этот строгий полувоенный китель был проявлением легкой и неопасной фронды. После так называемого разоблачения культа личности большинство партийных руководителей поспешило напялить костюмы-тройки и галстуки. Но не все оказались конформистами, гвардейцы духа, верные милой тени (при всех отдельных ошибках этой тени), не изменили аскетическому облику большевика строгих и ласковых сталинских дней.

— Ну и хорошо, Суржиков, так держать. В партию хочешь? — Мущинкин всем беспартийным говорил «вы», оставляя сердечное «ты» лишь для настоящих товарищей, но сейчас он испытывал такое доверие к Суржикову, что подарил его этим братским обращением.

— В какую? — не понял Суржиков, но тут же спохватился: — Спасибо, товарищ Мущинкин, я еще не готов.

— Я тебя не тороплю. Будь здоров. Постой, а правда, в Голодандии золотишко баснословно дешевое?

— Не знаю, нам не давали карманных денег.

Выпроводив Суржикова, Мущинкин позвонил Ступаку.

— С Суржиковым — нормалек. Олег Петрович тут ни при чем. Обычный бардак. Куда девался Устюжин, пора выводить его на райком.

Ступак ничего не слышал об Устюжине. Слаботочник как в воду канул.

А Устюжин попал в ловушку, предусмотреть которую не могли даже такие ушлые люди, как Мущинкин и Ступак. Началась медицинская страда весьма удачно. Хотя психдиспансер находился в одном из тупиков Божедомки, а наркологический центр — на Каширском шоссе, районный вытрезвитель — за Речным вокзалом, а кожно-венерологическая клиника — в Сокольниках, Устюжину, человеку выносливому и мобильному, удалось охватить их за три дня. Подкрепленный справками, что он не психопат, не наркоман, не алкоголик и не сифилитик, Устюжин бодро устремился за рентгеновскими снимками (в районе Тимирязевской академии) и за электрокардиограммой, которую делали в Чертанове. Дело в том, что нижний этаж его поликлиники обесточился в связи с дорожным строительством — случайно перерубили кабель, поэтому рентгеновский кабинет и ЭКГ не работали.

Затем он быстро проскочил глазника, отоларинголога, хирурга, невропатолога, уролога, дерматолога — никто его не осматривал, только записывали что-то в большую книгу и заполняли какую-то карточку с усталым и равнодушным видом; лишь невропатолог ударил его зачем-то молоточком под коленкой, отчего нога подскочила и чуть не сбила очки с носа врача. Не было затруднений и в гинекологическом кабинете, куда тоже пришлось заглянуть. Даже работники поликлиники не боялись говорить вслух, что посылать мужчин к врачу по женским болезням — глупость и головотяпство. Дело в том, что в старой инструкции в графе «гинеколог» было указано «только ж.», а в новой инструкции это указание отсутствовало. Трудно сказать, почему так случилось: может, по рассеянности, а может, сочли излишним указывать на то, что само собой разумеется. Но поскольку разъяснений к инструкции спущено не было, руководство поликлиники сочло за лучшее действовать по букве, тем более что все сводилось к короткой пометке «жалоб нет», в гинекологическое кресло мужчин не усаживали.

Наконец Устюжин добрался до терапевта, который и выписывал справку. Но тут выяснилось, что у него нет анализа крови на протромбин и холестерин, а в поликлинике этот анализ делают только по средам. Был как раз четверг. Пришлось Устюжину съездить в Лихоборы, в Институт переливания крови, где за бутылку коньяка ему сделали этот анализ. На другой день он вновь предстал перед терапевтом. Вот этот потерянный день и погубил Устюжина, хотя, с другой стороны, поднял к новой, высшей жизни.

Даже не взглянув на собранные Устюжиным материалы: свидетельства о нравственном и психическом здоровье, анализы мочи, крови, рентгеновские снимки и кардиограмму, старый врач с рачьими — за толстыми линзами — глазами принялся что-то строчить в растрепанной книге. Устюжин посчитал, что дело в шляпе, но тут им заинтересовался находившийся в кабинете глыбистый, коренастый доктор с буденновскими усами.

— Снимите штаны, молодой человек, — сказал он Устюжину.

— Не морочь ему голову, — оторвался от своей писанины терапевт.

— Я ему другое место поморочу! — загрохотал усатый.

Он был проктологом и, подобно большинству коллег по этой довольно молодой медицинской специальности, пламенным энтузиастом своего дела. В поликлинике он консультировал раз в неделю и жадно накидывался на каждого пациента. Устюжин повиновался. Врач поставил его в позицию, усилил глаз линзой и заглянул внутрь. Устюжин вдруг услышал его обрывистое дыхание, будто врач взлетел бегом на телевизионную башню. Затем в плоть его чуть болезненно проникли два пальца.