Дмитрий Минаев - Поэты «Искры». Том 2

Меня зовут Амур… Не тот, что в дни былые
У рыцарей сердца так сладко волновал;
Не тот, во славу чью, за очи голубые
Унылый трубадур песнь томную слагал;
Не тот, кто говорил, что «злато вещь пустая»;
Не тот, кто о чинах не думал никогда
И под окном вздыхал, меж тем как дева рая
Храпела у себя, бесстрастна и горда.
Нет, нет! Другой Амур — серьезный,
современный,
Холодный, как Сибирь, богатый, как она;
Амур, куда народ бежит, как оглашенный,
Где акции шумят, как бурная волна!
Не вздохи глупые, не сны, не идеалы
Амура прежнего в мечтаниях моих —
Нет, нет, в ушах звучат полуимпериалы,
И сладко я дышу, внимая звону их!

Он был титулярный советник,
Она — генеральская дочь;
Он робко в любви объяснился,
Она прогнала его прочь.

Пошел титулярный советник
И пьянствовал с горя всю ночь,
И в винном тумане носилась
Пред ним генеральская дочь.

Прочь! пади с дороги!.. мчатся, словно черти,
В щегольских колясках чудо-рысаки;
Эй, посторонитесь — зашибут до смерти…
Прочь вы, пешеходы, горе-бедняки!..

Вот хватили дышлом в шею старушонку,
Вот мальчишку сшибли быстрым колесом,
Вот перевернули тощую клячонку
С Ванькой-горемыкой, с бедным седоком.

Ну, куда суетесь?.. что вам за охота
Между экипажей проходить, спеша?
— «Да нужда припала, выгнала забота,
Дети просят хлеба, денег ни гроша.

Надо ж заработать, надо же разжиться,
Ждать не будут… много нас таких живет…
Тут уж поневоле станешь суетиться;
Страшно — опоздаешь — дело пропадет!»

Полно! — это горе, эти все тревоги,
Деньги, хлеб насущный — это пустяки!
Место, горемыки, место!.. Прочь с дороги!
А не то раздавят разом рысаки.

Им вот, этим франтам, выбритым отлично,
Этим щеголихам, пышным, молодым,
Ехать тише, ждать вас вовсе неприлично,
Да и невозможно… много дела им!

Этот нынче утром должен быть с визитом
У графини Лумпе, у княгини Крак,
У Дюссо котлетку скушать с аппетитом,
Заказать портному самый модный фрак.

Этот мчит подарки к пышной Вильгельмине,
Цвету всех камелий, с кучею связе́й;
Этих ждут мантильи в модном магазине,
Тех — свиданья тайно от седых мужей…

Шибче, шибче мчитесь! Щедро раздавайте
Дышлами ушибы, вывихи, толчки…
Место этим барам! Место им давайте
Все вы, пешеходы, горе-бедняки!..

Родитель мой, готовясь кинуть
Сей свет,
Мне дал такой благоразумный
Совет:
«Мой сын, ничем не брезгай в мире,
Смотри
И всё, что только брать возможно,
Бери».

С тех пор храню я свято мудрый
Приказ,
На всё глядит с участьем теплым
Мой глаз.
Не мучась в гордой, бесполезной
Борьбе,
Я всё, что можно, прибираю
К себе.
Увижу ль где галоши лучше
Моих —
Беру без спеси безрассудной
И их.
Платок увижу ли хороший —
Возьму.
Кто может денег дать — нет спуска
Тому.
Мне дали раз отличный перстень —
Чужой,
Чтоб передать его особе
Другой;
Я рассудил, что буду глупый
Педант,
Когда отдам такой отличный
Брильянт.
Другой бы брезгать стал, стыдиться,
А я
Не знаю спеси, и вещица —
Моя.
Как птица божия, не сею,
Но жну,
И помню заповедь благую
Одну:
«Мой сын, ничем не брезгай в мире,
Смотри
И всё, что только брать возможно,
Бери!»

«Как гибок я! как гнусь я превосходно! —
Сказал младой тростник, с тщеславьем на челе.—
Когда ни захочу, свободно
Склоняюся к земле.
Кто в гибкости со мной осмелится сравниться?
Кто обогнать меня решится?»
— «Я!» — вдруг раздался крик,
И видит наш тростник —
Чудовище глазам его явилось.
«Кто ты? — тростник спросил, тряхнувши головой.—
Какое существо решилось
Померяться со мной
И в гибкости со мною потягаться?»
— «Я, — говорит чудовище, — спина,
Которая затем лишь создана,
Чтоб кланяться и до полу сгибаться;
Затем что знаю я,
Что, чем моя порода
Способнее к сгибанью, тем у ней
Почету более, дохода,
И силы, и связе́й…
Конечно, и меж нами
Такие спины есть,
Которые стоять какими-то шестами
Считают за большую честь;
Но эти спины —
Какие-то дубины,
И им за то на свете нет житья.
Перед такими же, как я,
Ты, о тростник, ничто; в способности согнуться
И думать нечего со мною потянуться.
Притом сгибание твое
Тебе копейки не приносит,
Ну, а мое
Обогащает и возносит!»

Тут понял истину тростник
И головой в смущении поник…

Мораль сей басни такова:
Нам гибкая спина нужней, чем голова.

Вы знавали ль Колиньона?
Он был бравый кавалер,
Горделивый, важный барин
И французский инженер!

Там, далеко, за морями,
В пышной он сидит квартире,
Перед ним — сундук тяжелый,
В нем — всё русские рубли.

Колиньон! Назад три года
Мы пришли к тебе толпой:
«Потрудись-ка для народа
И дороги нам построй.

Мы с тобою разных наций,
Но у нас найдешь ты рай,
А уж русских ассигнаций
Сколько хочешь забирай!»

Он поспешно снаряжался,
Все контракты заключил,
Всё построить страшно клялся…
Обманул — и укатил!

Колиньону мы сказали:
«Ты контракты позабыл:
Твой карман мы наполняли,
Ты до дна наш осушил!»

Он с усмешкой отвечает:
«Я контрактов не забыл;
Разве Общество не знает?
Я шутил! ведь я шутил!»

Отпустили его мы с тугим кошельком,
Проводили с смиренным поклоном,
И горючие слезы струились ручьем,
Как прощалися мы с Колиньоном!

Он не придет! он не придет!
Сей славный гость земли российской,
И на чужбине не вздохнет
О линии феодосийской!

Он не придет! он не придет!
И там, среди французских граций,
Во славу русских ассигнаций
Рассказ заманчивый пойдет…
Он не придет, он не придет!

Я любил ее так нежно,
Так высоко, поэтично;
Всё в ней было так эфирно,
Так небесно, гармонично…
Но вчера, о боги, боги,
Приключение какое!..
Ту, которая являлась
Мне как нечто неземное,
Окруженная цветами,
В обстановке идеальной,—
Ту красавицу увидел
Я в палате госпитальной!
С инструментом возле трупа
Дева милая стояла
И, по правилам науки,
Труп спокойно рассекала.
Я отпрянул в изумленьи
От невиданного дела…
А она в глаза мне прямо
И учено посмотрела;
Протянула мне спокойно
Окровавленные руки
И сказала: «Друг, ты видишь
Здесь служителя науки!»
И опять припала к трупу…
Я стоял, глотая слезы;
Черной пылью рассыпались
Поэтические грезы;
Их, как молния, сменяли
Медицинские картины,
И шептал я: «Дева рая —
Доктор, доктор медицины!..»