Надежда Первухина - Принцесса с дурной репутацией

– Люция, добро пожаловать в замок, – мягким голосом сказала метресса Сюзанна. – Тебе здесь понравится, и когда герцог не слышит, ты можешь называть меня просто Сьюзи.

– Нет, метресса, я не могу, – честно сказала я, ибо эта женщина вызвала во мне восторг, словно была пряничной феей. – Но я надеюсь на вашу дружбу и приложу для этого все усилия.

– Отлично, – улыбнулась Сюзанна. – И первый шаг на этом пути – смена твоего гардероба. Людей, которые раньше тебя одевали, надо, надо…

– Закидать дохлыми лягушками? – подсказала я.

– Да! – Сюзанна хлопнула в ладоши. – И вареным луком!

Мы тихонько рассмеялись, и тут я вспомнила про герцога.

– Ваша светлость…

– Продолжайте, продолжайте, – махнул он рукой. – Кажется, у госпожи экономиссы появилась еще одна подруга по чаепитиям со сдобой.

– Совершенно верно, ваша светлость, – Сюзанна присела в поклоне. – Могу ли я забрать Люцию и идти обустраивать ее покои?

– Нет, погодите. Я не вижу виновницы торжества. Где моя дочь?

– Фигаро пошел в ее покои десять минут назад, но… Вот и он.

Домоправитель с постным лицом и странным именем Фигаро подошел к герцогу и развел руками:

– Ваша светлость, покои молодой герцогини заперты, на стук никто не отзывался. Возможно, Оливия уединилась в библиотеке или оранжерее, я немедленно отправлюсь туда…

И тут мы все услышали вой.

Нет, вой – это не точное обозначение той какофонии звуков, которую производил незримый оркестр. Нет, уже зримый: мы подняли головы и увидели, как по галерее к центральной лестнице мерно вышагивают люди в каких-то черных хламидах с капюшонами. В руках у них были скрипки, лютни, цимбалы, флейты, с помощью которых они неистово завывали, скрипели, звенели, гудели и брякали.

– Это что еще такое? – грозно сдвинул брови герцог, но затем я увидела, как его лицо стало обреченно-печальным: он понял, что это – проказливый замысел его дочери. Ну, ее счастье, что она имеет столь терпеливого отца, будь я на его месте, она бы неделю кушала стоя, а вся замковая крапива пошла известно в какое дело!

«Музыканты» по широкой лестнице спустились в холл и выстроились напротив нас. И тут они совершенно слаженно, с чувством и талантом принялись играть погребальный гимн «О меа лакрима». Понятно, что все это часть проказливой затеи, и нам следует лишь созерцать и развлекаться, но я не любила этот пронзительный гимн, мне стало не по себе.

Внезапно две половины одного гобелена разъехались в стороны, как створки дверей, глазам нашим предстали полуосвещенный коридор и процессия, двигающаяся в зал. Впереди шел юноша в церковном стихаре и нес зажженную свечу. Далее двигался «священник» с кадильницей на цепочке, помахивающий ею из стороны в сторону, так что все наполнилось густым ароматом благовоний. Затем шествовали шесть носильщиков, несших гроб. Замыкали шествие два подростка, выряженные монахами и тащившие два табурета.

Процессия остановилась в центре зала. «Монахи» поставили табуреты, и на них водрузили гроб. Меня передернуло. Он был доверху заполнен бутонами белых роз, так что не было ясно, кто лежит под ними. Но я-то уж не сомневалась, что всю эту отвратительную причуду придумала и воплотила в жизнь Оливия Монтессори! И это изнеженное дитя, которому нужна компаньонка?! Да ей дрын хороший нужен и десяток-другой розог, вымоченных в соленом кипятке!

Меж тем безобразие продолжалось. «Священник», размахивая кадильницей, заговорил громким и гнусавым голосом:

– Возлюбленные об Исцелителе братья и сестры!

– Амен! – пропел хор.

– Скорбный час собрал нас у гроба неподражаемейшей сестры нашей герцогини Оливии Монтессори, покинувшей сию юдоль скорби во цвете лет!

– Амен!

– Покойную сестру нашу отличали высокие добродетели, вороватые руки, тощий зад, косые глаза и кривые ноги, что, как мы знаем, является особым даром благодати Исцелителя нашего.

– Амен!

– Восплачем же и возрыдаем!

– Возрыдаем! Ой возрыдаем!

– Амен!

Кощунники плакали и тряслись в экстазе скорби у гроба минут пять-шесть. Ни герцог, ни кто-либо из его окружения в это время себя никак не проявили. Наконец запал лицедеев иссяк, они остановились, притихли и стали бросать в сторону герцога нервные и испуганные взгляды. Ой, какая порка предстоит! Всем поркам порка!

В зале воцарилась полная тишина. Молчали зрители, молчали актеры, покусывая губы. Пауза была настолько гнетущей, что хотелось разбить тарелку, но хоть как-то исправить положение.

И тут гроб взорвался розами. Я, конечно, преувеличиваю, говоря так, но в тот момент это выглядело сильно. Я даже подпрыгнула от испуга.

В гробу сидела девушка. Определенно. Она была абсолютно лысая, в ушах имела по нескольку серег. Глаза у нее были густо обведены черной тушью, да и губы выглядели так, словно она золу ела. Одета она была в белую мужскую сорочку и много-много цепей и цепочек – на шее, запястьях, даже локтях. Девушка посмотрела на всех исподлобья и прорычала:

– Почему никто не приветствует герцогиню Оливию Монтессори?!

Ответом была тишина. Все ждали слова хозяина, и оно прозвучало:

– Здесь нет герцогини Оливии Монтессори, а есть глупое, вздорное, наглое и бесстыдное существо, коему я, как герцог замка, назначаю наказание в виде комнатной порки розгами.

Ох, я как в воду глядела! Я моментально чую, когда дело пахнет поркой!

– Что?! – ахнула Оливия, мгновенно теряя боевой запал. – Я же просто пошутила! Я развлекалась!

– Некоторые шутки наказуемы, а если слух о них дойдет до Святого престола, наказуемы дыбой, костром и колесованием. Оливия, вы, как изобретательница всего этого безобразия, получите пятнадцать ударов солеными розгами. Остальные участники – по десять.

– Но почему мне больше? – с лысой девицы слетела всякая спесь, и сейчас я видела просто глупенькую, заигравшуюся, капризную девчонку.

– Вы зачинщица, Оливия. Однако я проявил к вам милосердие – вас будут пороть в комнате, тогда как все остальные будут выпороты во дворе замка в присутствии челяди. Каким образом вашей бесстыдной банде удалось раздобыть священные предметы и облачения?

– Я залез в ризницу замковой церкви, ваша светлость, – дрожа, выговорил один из «монахов».

– Твое имя?

– Карло Чиколло, мессер. Я помощник конюха, мессер.

– Я отдаю тебя в монахи. Сегодня же напишу в братство Святого Целестина. Надо поощрять столь ревностное отношение к религии.

– Пощадите, ваше сиятельство! Я не хочу в монахи! Там же оскопляют!

– Зато у тебя всегда будет прекрасный голос. Братство Святого Целестина гордится своим хором с потрясающими мужскими сопрано. Все могут идти. Нет, вы и вы – помогите герцогине выбраться из гроба. Оливия, где ваши костыли?