Ольга Трушкина - Приключения гламурного грузчика

– Ну-ка прочитай мне! Я тоже хочу посмеяться.

– Так вот, слушай, – произнес он, открывая последнюю страницу газеты. – Доктор говорит больному: "Что-то вы мне не нравитесь!", а пациент ему отвечает "Знаете, доктор, да и вы не такой уж красавец!".

Маша захихикала:

– И, вправду, смешно!

В это время Генрих Валентинович заметил, что бабушка куда-то собирается. Она накрасила губы ярко-розовой помадой, нацепила прямо поверх халата старомодный плащ и повязала на голову позитивную, апельсинового цвета косынку.

– Вы куда-то собрались, Матрена Ивановна? – поинтересовался Кружкин добрым голоском, делая вид, что не помнит недавнего конфликта.

– Ясное дело, в холодильнике мышь повесилась, хоть шаром покати! У нас в доме не люди, а саранча какая-то, гусеницы прожорливые! Сколько продуктов ни купи, все одно – на вас не напасешься! Вот, иду в супермаркет!

– Ах, да! Позвольте вас сопровождать. Мне хотелось бы загладить утренний инцидент. Я помогу нести вам покупки, в вашем возрасте непозволительно поднимать тяжести, – с лживой заботливостью сказал Генрих Валентинович, а сам подумал: "Вот оно! Воплотим планы в жизнь, сделаем сказку былью! Избавимся от слабого звена!".

Старушка была приятно удивлена. Она не ожидала подвоха и подумала, что в Генрихе наконец-то проснулась совесть.

Они вышли за дверь и начали медленно спускаться по лестнице. Кружкин шел немного сзади, все время примеряясь, как бы половчее толкнуть старушку. Он так увлекся своим планом, что совсем не смотрел под ноги. Генрих уже тянул свои длинные руки со скрюченными паучьими пальцами к спине ничего не подозревавшей Матрены Ивановны, как вдруг все померкло в его глазах, и что произошло, он понял только когда очутился распластанным в позе морской звезды на лестничной площадке. Старуха с воплями и причитаниями спешила на помощь к потерпевшему. Оказывается, увлекшись исполнением своего коварного плана, Генрих не заметил банановой кожуры, брошенной кем-то на лестнице. Осознав, что произошло, Генрих открыл пасть и зашипел:

– Эээээээ! Суки! Твари! Понакидали всякой дряни, а потом честные люди себе ноги-руки ломают!!!

– Геночка! – суетилась Матрена, – ты цел, ничего не сломал? Вставай, вставай, я тебе помогу. Обопрись на меня. Вот так! Потихоньку пойдем…

Бабушка еле доволокла умирающего Кружкина до квартиры и сгрузила на диван. На самом деле Генрих Валентинович ничего себе не сломал, отделался только легкими ушибами и испугом. Но стонал и причитал, притворяясь, что у него и сотрясение мозга, и спина переломана, и ноги не ходят.

За покупками отправили Машу, а бабушка провела весь день возле страдальца, делала ему припарки и поила травяными чаями. Мадам Кружкина принесла из супермаркета две сумки продуктов и огромный ореховый торт, специально для больного.

"Вот это жизнь!" – думал Генрих, пожирая огромные куски торта и запивая его горячим кофе, вот так бы каждый день! Но план избавления от старухи придется пока отложить на неопределенный срок, уж очень она старалась для меня. Как жаль, что завтра на работу!"

Рабочая неделя протекала, как обычно: нудно, скучно, пыльно, грязно… А в пятницу, в конце дня к Генриху подошел Панас Жук – водитель "бычка", который возил товар в магазин. Это был маленький, но очень плотный мужчина лет пятидесяти, с загорелой лысиной и длинными, обвисшими усами а-ля Тарас Бульба. Он обладал чрезвычайно живой и деятельной натурой и всегда был чем-нибудь занят. Жук то, весело матерясь, копошился в моторе своего многострадального "бычка", давал ценные указания грузчикам или активно ухаживал за молоденькими продавщицами. Боялся он лишь завскладом – Марину Адольфовну. Эта маленькая, но очень властная женщина с мощным командным голосом наводила ужас не только на шофера, но и на весь персонал магазина, за что и получила прозвище "Гитлер в юбке".

Жук, вальяжно покачиваясь, подошел к Генриху.

– Ну что, Валентинович? Как жизнь молодая? У меня, понимаешь ли, карбюратор барахлит, хоть ты тресни. Уж я его и так, и эдак, и туды его растуды, – тут он добавил длинное нецензурное выражение – а он, сука, все барахлит и барахлит, мать его! Но не будем о грустном. Сегодня пятница! А не гульнуть ли нам? Как ты на это смотришь, дружище?

– М-да! А почему бы и нет? Как говорят французы, каждый мужчина имеет право налево! – радостно подхватил Генрих. Ему уже давно надоела размеренная семейная жизнь, и захотелось острых ощущений.

– Мне-то все равно, у меня никого, все на дачу укатили, до самого понедельника! Фатера свободная, гуляй – не хочу! А ты-то молодой жене что скажешь?

– А чего? Скажу, что фура с гипсокартоном из Питера приехала, всю ночь разгружали, а ты подтвердишь, если что!

– Не боись, братан, за мной не заржавеет!!!

– А куда же мы направимся, дорогой друг? Есть ли у вас какие-нибудь мысли на этот счет?

– А то! Знаю я одно местечко! Там такие цыпочки! Собирайся. Я сейчас тоже поброюсь в сортире, надушусь освежителем воздуха и как огурчик! Готов к труду и обороне!

"Тоже мне, огурчик, желтяк перезрелый! Не то, что я – мужчина в самом соку! – подумал Кружкин, разглядывая себя в маленьком карманном зеркальце. Собственное отражение очень нравилось Генриху Валентиновичу. Недавно мужчина начал отращивать небольшую бородку, и был уверен, что она ему очень идет: ни дать, ни взять – Антон Павлович Чехов! Настоящий русский интеллигент, человек умственного труда".

Он переоделся из рабочего комбинезона в штатскую одежду, восхитился собственной прозорливости: именно сегодня надел свой любимый кожаный пиджак и повязал розовый галстук, как сердцем чувствовал!

Тут из туалета вышел довольный и источающий неповторимый аромат морской свежести, Панас.

Вскоре друзья уже ехали в переполненном автобусе.

– Кинотеатр "Центральный", – объявил скрипучий голос диктора.

– Все, выходим, – засуетился Жук и стал пробиваться к дверям, с трудом таща за собой Генриха сквозь людские джунгли.

– Идем скорее, у меня тут сеструха двоюродная вахтершей работает, пропустит нас бесплатно, – шептал Панас Кружкину на ухо.

На дверях кинотеатра красовался яркий, нарисованный акварелью плакат: "У нас сегодня дискотека для тех, кому за тридцать! Стоимость билета – сто пятьдесят рублей, пенсионерам и школьникам – скидка!"

Сеструха-вахтерша, кокетливо улыбаясь, пропустила Жука и Кружкина в большое, плохо освещенное фойе. Обстановка была скромная, чтобы не сказать – жалкая. В самом дальнем углу располагалась барная стойка, возле которой толпились несколько дам пенсионного возраста и два тощих подростка. Вдоль стен стояли узкие деревянные скамейки. На одной из них сидел совсем древний, реликтовый старичок в вязаной мохеровой безрукавке, рядом у стенки стоял его костыль. Громко играла музыка, но никто не танцевал. Народу было мало. Заметив недоуменный взгляд Генриха, Жук пояснил: